|
[Alpha]
|
parallel languages reading service available in mobile learn English, while reading favorite books 1500 books in our base at the moment all texts are presented for educational purposes (learning foreign languages) |
full version |
|
 give us a feedback!
|
THE FUTUROLOGICAL CONGRESS Stanislaw Lem | |
| (from the memoirs of Ijon Tichy) translated from the Polish by Michael Kandel The Eighth World Futurological Congress was held in Costa Rica. To tell the truth, I never would have gone to Nounas if it hadn't been for Professor Tarantoga, who gave me clearly to understand that this was expected of me. He also said-pointedly-that space travel nowadays was an escape from the problems of Earth. That is, one took off for the stars in the hope that the worst would happen and be done with in one's absence. And indeed I couldn't deny that more than once I had peered anxiously out the porthole-especially when returning from a long voyage-to see whether or not our planet resembled a burnt potato. So I didn't argue the point with Tarantoga, but only remarked that, really, I wasn't much of an expert on futurology. His reply was that hardly anyone knows a thing about pumping, and yet we don't stand idly by when we hear the cry of "Man the pumps!" | Лем Станислав Конгресс футурологов Станислав Лем Конгресс футурологов Восьмой Всемирный Конгресс футурологов открылся в Костарикане. По правде говоря, я не поехал бы в Нунас, если бы не профессор Тарантога: он дал мне понять, что там на меня рассчитывают. Еще он сказал (и это меня задело), что астронавтика стала, в сущности, бегством от земных передряг. Всякий, кто сыт ими по горло, удирает в Галактику, надеясь, что самое худшее случится в его отсутствие. И в самом деле, возвращаясь из путешествий, особенно в прежние годы, я с тревогой выискивал в иллюминаторе Землю - не уподобилась ли она печеной картофелине. Поэтому я не очень-то сопротивлялся, а только заметил, что не разбираюсь в футурологии. И в насосах мало кто разбирается, возразил Тарантога, однако все мы кидаемся к помпам, услышав: "Течь в трюме!" |
| The directors of the Futurological Association had chosen Costa Rica to be the site of their annual meeting, which this year was to deal exclusively with the population explosion and possible methods of keeping it in check. Costa Rica presently boasts the highest rate of demographic growth in the world; presumably the force of that reality alone was to help spur our deliberations to some successful conclusion. Though there were cynics who observed that only the new Hilton in Nounas had vacancies enough to accommodate all the futurologists, not to mention twice again as many reporters. Inasmuch as this hotel was completely demolished in the course of our conference, I can't be accused of making a plug when I say that the place was absolutely first-rate. These words have particular weight, coming from a confirmed sybarite; for indeed, it was only a sense of duty that had driven me to forsake the comforts of home for the travail of outer space. | Правление Футурологического общества выбрало Костарикану потому, что темой конгресса был демографический взрыв и меры борьбы с ним, а Костарикане принадлежит мировой рекорд по темпам роста населения; предполагалось, что это удвоит эффективность нашей работы. Правда, злые языки называли иную причину: в Нунасе наполовину пустовал новый отель корпорации "Хилтон", между тем на конгресс, кроме самих футурологов, ожидалось столько же журналистов. Теперь, когда от отеля не осталось камня на камне, я, не боясь обвинений в рекламных захваливаниях, могу со спокойной совестью утверждать: "Хилтон" был превосходен. Моя оценка имеет особый вес, ведь по натуре я сибарит, и лишь чувство долга иногда заставляло меня предпочесть комфорту каторжный труд астронавта. |
| The Costa Rica Hilton soared one hundred and six floors upward from its flat, four-story base. On the roof of this lower structure were tennis courts, swimming pools, solariums, racetracks, merry-go-rounds (which simultaneously served as roulette wheels), and shooting galleries where you could fire at absolutely anyone you liked-in effigy-provided you put in your order twenty-four hours in advance, and there were concert amphitheaters equipped with tear gas sprinklers in case the audience got out of hand. I was given a room on the hundredth floor; from it I could see only the top of the bluish brown cloud of smog that coiled about the city. Some of the hotel furnishings puzzled me-the ten-foot crowbar propped up in a corner of the jade and jasper bathroom, for example, or the khaki camouflage cape in the closet, or the sack of hardtack under the bed. Over the tub, next to the towels, hung an enormous spool of standard Alpine rope, and on the door was a card which I first noticed when I went to triple-lock the super-yale. It read: "This Room Guaranteed BOMB-FREE. From the Management." | Над плоским пятиэтажным цоколем костариканского "Хилтона" возвышались еще сто шесть этажей. На крышах уступов здания размещались теннисные корты, бассейны, солярии, дорожки для картинга, карусели, служившие одновременно рулетками, тир (где можно было стрелять по манекенам, изображавшим кого угодно, на выбор, - спецзаказы выполнялись в течение суток), а также раковина открытой эстрады с установками для опрыскивания слушателей слезоточивым газом. Мне достался сотый этаж, откуда я мог созерцать лишь иссиня-коричневую изнанку смога, нависшего над столицей. Кое-что из гостиничного инвентаря меня озадачило - например, трехметровый железный прут в углу ванной комнаты, маскхалат в платяном шкафу, мешок сухарей под кроватью. На яшмовой стене ванной, рядом с полотенцами, висел моток настоящей альпинистской веревки, а вставляя ключ в дверной английский замок, я заметил небольшую табличку: "Дирекция гарантирует, что в этом номере БОМБ нет". |
| It is common knowledge that there are two kinds of scholar these days: the stationary and the peripatetic. The stationaries pursue their studies in the traditional way, while their restless colleagues participate in every sort of international seminar and symposium imaginable. The scholar of this second type may be readily identified: in his lapel he wears a card bearing his name, rank and home university, in his pocket sticks a flight schedule of arrivals and departures, and the buckle on his belt-as well as the snaps on his briefcase-are plastic, never metal, so as not to trigger unnecessarily the alarms of the airport scanners that search boarding passengers for weapons. Our peripatetic scholar keeps up with the literature of his field by studying in buses, waiting rooms, planes and hotel bars. Since I was-naturally enough-unacquainted with many of the recent customs of Earth, I set off alarms in the airports of Bangkok, Athens and Costa Rica itself, having six amalgam fillings in my mouth. These I was planning to replace with porcelain in Nounas, but the events that followed so unexpectedly made that quite impossible. As for the Alpine rope, the crowbar, the hardtack and the camouflage cape, one of the members of the American delegation of futurologists patiently explained to me that today's hotels take safety precautions unknown in earlier times. Each of the above items, when included in the room, significantly increases the life expectancy of the occupant. How foolish it was of me, not to have taken those words more seriously! The sessions were scheduled to begin in the afternoon of the first day, and that morning we all received complete programs of the conference; the materials were handsomely printed up, elegantly bound, with numerous charts and illustrations. I was particularly intrigued by a booklet of embossed sky-blue coupons, each stamped: "Good for One Intercourse." | Теперь, как известно, ученые делятся на оседлых и кочующих. Первые по старинке что-то исследуют, вторые разъезжают по всевозможным конференциям и конгрессам. Кочующего ученого легко распознать: на груди у него карточка с фамилией и ученой степенью, в кармане - расписание авиарейсов; подтяжки у него без металлических пряжек, портфель - на пластмассовой защелке, а то, чего доброго, завоет сирена устройства, просвечивающего пассажиров в поисках кинжалов и кольтов. Научную литературу такой ученый читает по дороге в аэропорт, в залах ожидания и гостиничных барах. По понятным причинам я был не в курсе последних достижений земной культуры и спровоцировал сигналы тревоги в аэропортах Бангкока, Афин и самого Нунаса, а все потому, что во рту у меня шесть стальных коронок. В Нунасе я хотел заменить их фарфоровыми; увы, непредвиденные события этому помешали. А насчет сухарей, прута, веревки и маскхалата один из футурологовамериканцев снисходительно разъяснил мне, что гостиничное дело в нашу эпоху требует неведомых ранее мер безопасности. Каждый такой предмет повышает выживаемость постояльца. На эти слова я, по легкомыслию, должного внимания не обратил. |
| Present-day scientific conventions, obviously, also suffer from the population explosion. Since the number of futurologists grows in proportion to the increase in magnitude of all humanity, their meetings are marked by crowds and confusion. The oral presentation of papers is quite out of the question; these have to be read in advance. Though there wasn't time for reading anything that morning-the Management treated us all to free drinks. This little ceremony took place without incident, barring the fact that a few rotten tomatoes were thrown at the United States contingent. I was sipping my Martini when I learned from Jim Stantor, a well-known UPI reporter, that a consul and a grade-three attachß of the American Embassy in Costa Rica had been kidnapped at dawn. The abductors were demanding the release of all political prisoners in exchange for the diplomats. To show they meant business, these extremists had already delivered individual teeth of their hostages to the Embassy and various government offices, promising an anatomical escalation. Still, this contretemps did not mar the cordial atmosphere of our morning get-together. The United States ambassador himself was there, and gave a short speech on the need for international cooperation-short, as he was surrounded by six muscular plainclothesmen who kept their guns trained on us all the time. I was rather disconcerted by this, especially when the dark-skinned delegate from India standing next to me had to wipe his nose and reached for the handkerchief in his back pocket. The official spokesman for the Futurological Association assured me afterwards that the measures taken had been both necessary and humane. Bodyguards now employ weapons of high caliber and low penetration, the kind security agents carry on board passenger flights in order that innocent bystanders not be harmed. In the old days it often happened that the bullet which felled the would-be assassin would subsequently pass through five or even six persons who, though minding their own business, were standing directly behind him. Still, the sight of a man at your side crumpling to the floor under heavy fire is not among the most pleasant, even if it is the result of a simple misunderstanding, which ends with an exchange of diplomatic notes and official apologies. | Заседание было назначено на вторую половину дня, и уже утром мы получили полный комплект материалов конгресса - превосходно изданных и со множеством приложений. Особенно радовали глаз отрывные купоны из глянцевой плотной бумаги со штампом "Копуляционный талон". Научные конференции тоже пострадали от демографического взрыва; популяция футурологов растет столь же быстро, как и все человечество, так что конгрессы проходят в сутолоке и спешке. О чтении докладов с трибуны и речи быть не может, знакомиться с ними нужно заранее. Утром, однако, было не до того, поскольку хозяева пригласили нас на коктейль. Эта скромная церемония обошлась почти без приключений, только делегацию США забросали тухлыми помидорами. Не успел я поднять бокал, как Джим Стэнтор, знакомый журналист из ЮПИ, сообщил, что на рассвете похищены консул и третий атташе американского посольства в Костарикане. В обмен на дипломатов похитители-экстремисты требовали освободить политзаключенных, а пока, чтобы подчеркнуть весомость своего ультиматума, присылали в посольство зубы заложников, один за другим, грозя эскалацией насилия. Впрочем, этот инцидент не нарушил дружественной атмосферы приема. Присутствовал лично посол США, произнесший спич о необходимости сотрудничества между народами; правда, выступал он под охраной шести плечистых парней в штатском, которые держали нас на мушке. Мне, признаюсь, стало как-то не по себе, а тут еще, на беду, стоявший рядом темнокожий делегат Индии, которого мучил насморк, полез в карман за платком. Как впоследствии убеждал меня пресс-секретарь Футурологического общества, примененные средства были необходимыми и гуманными. Охрана вооружена автоматами большого калибра, но малой пробойной силы, такими же, как у охраны пассажирских самолетов, и посторонние ничем не рискуют - не то что раньше, когда пуля, уложив террориста, прошивала еще пять-шесть ни в чем не повинных людей. И все же не слишком приятно, когда сосед, изрешеченный пулями, падает к вашим ногам, даже если это обычное недоразумение, которое исчерпывается путем обмена дипломатическими нотами. |
| But rather than attempt to settle the thorny question of humanitarian ballistics, perhaps I ought to explain why I was unable, all that day, to familiarize myself with the conference materials. So then, after hurriedly changing my blood-spattered shirt, I went to the hotel bar for breakfast, which usually I do not do. My custom is to eat a soft-boiled egg in the morning, but the hotel hasn't yet been built where you can have one sent up to your room that isn't revoltingly cold. This is due, no doubt, to the continually expanding size of metropolitan hotels. If a mile and a half separates the kitchen from your room, nothing will keep that yolk warm. As far as I know, the Hilton experts did study the problem; they came to the conclusion that the only solution would be special dumbwaiters moving at supersonic speeds, but obviously sonic booms in an enclosed area would burst everyone's eardrums. Of course you could always have the automatic cook send the eggs up raw and the automatic bellhop soft-boil them right in your room, except that that would eventually lead to people coming in and out with their own chicken coops. And thus I headed for the bar. | Впрочем, вместо того чтобы рассуждать о гуманной баллистике, мне следовало бы объяснить, почему я так и не успел просмотреть материалы конгресса. Во-первых (подробность малоприятная), пришлось спешно менять окровавленную рубашку; к тому же завтракал я, вопреки обыкновению, не у себя, а в гостиничном баре. С утра я привык есть яйца в мешочек, а гостиница, где можно получить их прямо в постель целехонькими, с нерастекшимся желтком, пока не построена. Дело тут, разумеется, в непрестанном разрастании столичных отелей. Если от кухни до номера полторы мили, ничто не спасет желток от взбалтывания. Как я слышал, эксперты "Хилтона", занимавшиеся этой проблемой, единственным выходом признали сверхзвуковой лифт, но sonic boom - грохот при прохождении звукового барьера - в замкнутом пространстве отеля привел бы к разрыву барабанных перепонок. Конечно, кухонный автомат мог бы доставлять прямо в номер сырые яйца, которые у вас на глазах автокельнер варил бы в мешочек, но отсюда недалеко и до собственного курятника в номере. Вот почему утром я пошел в бар. |
| More than ninety-five percent of a hotel's guests are there for some conference or convention. The individual tourist, the single guest without a card in his lapel and briefcase stuffed with programs and memoranda, is as rare as a pearl in the desert. Besides our own group in Costa Rica, there was the Plenary Council of Student Protest Veterans, the Convention of Publishers of Liberated Literature, and the Phillumenist Society (matchbook collectors). As a rule, members of an organization are given rooms on the same floor, but the Management, apparently wishing to honor me, offered me one on the hundredth. It had its own palm tree grove, in which an all-girl orchestra played Bach while performing a cleverly choreographed striptease. I could have done quite well without all this, but unfortunately there were no other vacancies, so I was obliged to stay where they put me. Scarcely had I taken a seat at the bar on my floor when a broad-shouldered individual with a jet-black beard (a beard that read like a menu of all the past week's meals) unslung his heavy, double-barreled gun, stuck the muzzle right beneath my nose and asked, with a coarse laugh, how I liked his papalshooter. I had no idea what that was supposed to mean, but knew better than to admit it. The safest thing in such situations is to remain silent. And indeed, the next moment he confided in me that this high-powered repeater piece of his, equipped with a laser-finding telescopic sight, triple-action trigger and self-loader, was custom-made for killing popes. Talking continually, he pulled a folded photo from his pocket, a picture of himself taking careful aim at a mannequin in a robe and zucchetto. He had become an excellent shot, he said, and was now on his way to Rome, prepared for a great pilgrimage-to gun down the Holy Father at St. Peter's Basilica. I didn't believe a word of it, but then, still chattering away, he showed me, in turn, his airplane ticket, reservation, tourist missal, a pilgrim's itinerary for American Catholics, as well as a pack of cartridges with a cross carved on the head of each bullet. To economize he'd purchased a one-way ticket only, for he fully expected the enraged worshippers to tear him limb from limb-the prospect of which appeared to put him in the best possible humor. I immediately assumed that this was either a madman or a professional terrorist-fanatic (we have no lack of them these days), but again I was mistaken. Talking on and on, though he repeatedly had to climb off the high bar stool, for his weapon kept slipping to the floor, he revealed to me that actually he was a devout and loyal Catholic; the act which he had carefully planned-he called it "Operation P"-would be a great personal sacrifice, for he wished to jolt the conscience of the world, and what could provide a greater jolt than a deed of such extremity? He would be doing exactly what according to Scripture Abraham had been commanded to do to Isaac, except in reverse, as he would be slaying not a son, but a father, and a holy one at that. At the same time, he explained to me, he would attain the utmost martyrdom of which a Christian was capable, for his body would suffer terrible torment and his soul eternal damnation-all to open the eyes of mankind. "Really," I thought, "we have too many of these eye-opening enthusiasts." Unconvinced by his arguments, I excused myself and went to save the Pope-that is, to notify someone of this plot-but Stantor, whom I bumped into on the 77th floor bar, told me, without even hearing me out, that among the gifts offered to Hadrian XI by the last group of American tourists there had been two time bombs and a cask containing-not sacramental wine, but nitroglycerin. I understood Stantor's indifference a little better when I heard that the local guerrillas had recently mailed a foot to the Embassy, though as yet it was uncertain whose. In the middle of our conversation they called him to the phone; it seemed that someone on the Avenida Romana had just set fire to himself in protest. The bar on the 77th had an entirely different atmosphere than the one up on mine: there were plenty of barefoot girls in waist-length fishnet dresses, some with sabres at their sides; a number of them had long braids fastened, in the latest fashion, to neck bands or spiked collars. I wasn't sure whether these were lady phillumenists or perhaps secretaries belonging to the Association of Liberated Publishers-though most likely it was the latter, judging from the color prints they were passing around. I went down nine floors to where our futurologists were staying, and in the bar there had a drink or two with Alphonse Mauvin of Agence France-Presse; for the last time I tried to save the Pope, but Mauvin received my story with stoicism, observing that only last month a certain Australian pilgrim had opened fire in the Vatican, albeit on entirely different ideological grounds. Mauvin was hoping for an interview with one Manuel Pyrhullo. This Pyrhullo was wanted by the FBI, Süreté, Interpol, and a variety of other police organizations. It seems he had started a business which offered the public a new kind of service: that is, he hired himself out as a specialist-consultant on revolution through explosives (he was generally known under the pseudonym of "Dr. Boom"). Pyrhullo took great pride in the fact that his work was wholly nonpartisan. A pretty redhead wearing something that resembled a nightgown riddled with bullet holes approached our table; sent by the guerrillas, she was supposed to conduct a reporter to their headquarters. Mauvin, as he followed her out, handed me one of Pyrullo's fliers, from which I learned that it was high time to dispense with the bungling of irresponsible amateurs who couldn't tell dynamite from melinite, or fulminate mercury from a simple Bickford fuse. In these days of high specialization, the advertisement read, one attempted nothing on one's own, but placed one's trust in the expertise and integrity of certified professionals. On the back of the flier was a list of services, with prices given in the currencies of the world's most advanced and civilized nations. | Девяносто пять процентов обитателей гостиниц составляют ныне участники конференций и съездов. Гость-одиночка, турист-индивидуалист без опознавательной карточки на лацкане и без портфеля, распухшего от ученых бумаг, стал редок, как черный жемчуг. Одновременно с нашим конгрессом в Костарикане проходила конференция молодых бунтарей группировки "Тигры", конгресс Ассоциации Издателей Освобожденной Литературы, а также Общества филуменистов. Обычно делегатам-коллегам достаются соседние номера, но мне, в знак особого уважения, дирекция выделила апартаменты на сотом этаже, поскольку здесь имелся пальмовый сад с женским оркестром, исполнявшим концерты Баха; попутно оркестрантки совершали коллективный стриптиз. Без этого я, пожалуй, мог бы и обойтись; к сожалению, свободных номеров уже не было - пришлось довольствоваться тем, что дают. Едва я уселся в баре, как широкоплечий курчавобородый сосед (по его бороде я мог, не хуже чем по меню, прочитать, что он ел на прошлой неделе) сунул мне прямо в нос массивную, с окованным прикладом, двустволку и, радостно гогоча, осведомился, какого я мнения о его папинтовке. Я не понял, о чем он, но предпочел не показывать виду. Молчание лучшая тактика при случайных знакомствах. И правда, он тут же с готовностью объяснил, что скорострельный двуствольный штуцер с лазерным прицелом идеальное оружие для охоты на Папу Римского. Болтая без удержу, он достал из кармана помятую карточку; на снимке он изготовился к выстрелу - мишенью служил манекен в круглой шапочке, какие носят кардиналы и Папы. Бородач, по его словам, как раз достиг своей лучшей формы и отправлялся в Рим на церковные торжества, чтобы застрелить Его святейшество на площади Святого Петра. Я нисколько ему не поверил, но он, не умолкая ни на минуту, показал мне: авиабилет, карманный требник и памятку для американских паломников, а также пачку патронов с крестообразной головкой. Из экономии билет он взял лишь в одну сторону, не сомневаясь, что разъяренные пилигримы растерзают его на куски. Мысль об этом, похоже, приводила его в превосходное расположение духа. Сперва я решил, что передо мною маньяк или профессиональный экстремист-динамитчик, каких в наше время хватает. Ничуть не бывало! Захлебываясь словами и поминутно сползая с высокого табурета - ибо его двустволка то и дело падала на пол, - он объяснял мне, что сам-то он истовый, правоверный католик; тем большей жертвой будет с его стороны эта операция ("операция П", как он ее называл). Нужно взбудоражить совесть планеты, а что взбудоражит ее сильнее, чем поступок столь ужасающий? Он, мол, сделает то же, что Авраам, согласно Писанию, хотел сделать с Исааком, только наоборот: не сына ухлопает, а отца, к тому же святого, и явит тем самым пример высочайшего самоотречения, на какое только способен христианин. Тело он обречет на казнь, душу - на вечные муки, а все для того, чтоб открыть глаза человечеству. "Ну, ну, - подумал я, - не многовато ли развелось желающих открыть нам глаза?" Его филиппика не убедила меня, и я пошел спасать Папу, то есть сообщить кому-нибудь об "операции П"; но Стэнтор, который встретился мне в баре на семьдесят седьмом этаже, даже не выслушал меня до конца и, в свою очередь, рассказал мне, что в подарках, преподнесенных недавно Адриану XI делегацией американских католиков, оказались две бомбы с часовым механизмом и бочонок, наполненный не вином для причастия, а нитроглицерином. Равнодушие Стэнтора стало понятнее, когда я узнал, что экстремисты прислали в посольство уже целую ногу - неизвестно лишь чью. Впрочем, его позвали к телефону, и наша беседа оборвалась; кажется, на Авенида Романа кто-то поджег себя в знак протеста. В баре на семьдесят седьмом этаже атмосфера царила совершенно иная, нежели у меня наверху. Здесь было полно босоногих девиц в сетчатых блузках до пояса, некоторые - при шпагах; у многих косички прикреплялись, по самой последней моде, к медальону на шее или к обручу, утыканному гвоздиками. Кто они были, филуменистки или секретарши Освобожденных Издателей, не знаю; судя по цветным фотографиям, которые они разглядывали, речь, скорее, шла об Освобожденной Литературе. Я спустился на девять этажей ниже, к своим футурологам, и в очередном баре пропустил рюмку с Альфонсом Мовеном из агентства Франс Пресс. В последний раз попытался я спасти Папу, но Мовен, выслушав меня со стоической выдержкой, только промычал, что месяц назад какой-то пилигрим-австралиец уже стрелял в Ватикане, хотя и с совершенно иных идейных позиций. Мовен рассчитывал на интересное интервью с неким Мануэлем Пирульо, которого разыскивали ФБР, Сюрте, Интерпол и десяток других полицейских служб. Этот субъект основал фирму услуг нового типа, выступая в роли эксперта по покушениям с применением взрывчатых веществ (отсюда его псевдоним "Бомбардир"), и прямо-таки козырял своей безыдейностью. Нашу беседу прервала рыжеволосая красотка в чем-то вроде кружевной ночной рубашки, продырявленной автоматными очередями, - как выяснилось, связная экстремистов; ей поручили провести репортера в их штаб-квартиру. На прощанье Мовен вручил мне рекламную листовку Пирульо. Настала пора, говорилось в ней, покончить с эскападами безответственных дилетантов, которые динамит не отличают от мелинита, а гремучую ртуть - от бикфордова шнура; в эпоху узкой специализации нелепо кустарничать, пренебрегая помощью добросовестных и квалифицированных специалистов. На обороте помещался ценник услуг в валюте наиболее развитых стран. |
| Just then the futurologists began to congregate in the bar, but one of them, Professor Mashkenasus, ran in pale and trembling, claiming there was a time bomb in his room. The bartender, evidently accustomed to such episodes, automatically shouted "Hit the deck!" and dived under the counter. But the hotel detectives soon discovered that some colleague had played a practical joke on the Professor, placing an ordinary alarm clock in his cookie jar. It was probably an Englishman-only they delight in such childish pranks-but the whole thing was quickly forgotten when Stantor and J. G. Howler, also from UPI, came in with the text of a memo from the United States government to the government of Costa Rica with regard to the matter of the kidnapped diplomats. The language of it was typical of all such official communiques; neither teeth nor feet were named. Jim told me that the local authorities might resort to drastic measures; General Apollon Diaz was currently in power and leaned toward the position of the hawks, which was to meet force with force. The proposal had already been made at Parliament (which stood in permanent emergency session) to counterattack: to pull twice the number of teeth from the political prisoners the abductors were demanding and mail them poste restante, as the address of guerrilla headquarters was unknown. The air edition of the New York Times ran an editorial (Schultzberger) calling for common sense and the solidarity of the human species. Stantor informed me in strictest confidence that the government had commandeered a train carrying secret military supplies- United States property-through Costa Rican territory on the way to Peru. Somehow the guerrillas hadn't yet hit upon the idea of kidnapping futurologists, which would certainly have made better sense from their point of view, inasmuch as there were many more futurologists than diplomats available in the country. | Профессор Машкенази вбежал, когда футурологи начали стекаться в бар, бледный как смерть; его била нервная дрожь: он кричал, что в номере у него бомба с часовым механизмом. Бармен, привычный, как видно, к таким происшествиям, не раздумывая, скомандовал: "В укрытие!" - и нырнул под стойку. Однако вскоре гостиничные детективы установили, что это всего лишь розыгрыш: в коробку из-под печенья кто-то из футурологов засунул обыкновенный будильник. Шутник, похоже, был англичанином, они обожают такие practical jokes [Розыгрыши (англ.).]. Впрочем, инцидент тут же предали забвению, ибо явились Дж.Стэнтор и Дж.Г.Хаулер, репортеры ЮПИ, с текстом ноты правительства США относительно похищенных дипломатов. Нота была составлена на обычном дипломатическом языке, и ни зубы, ни нога не назывались в ней прямо. Джим сказал, что правительство может решиться на крайние меры. Стоящий у власти генерал Аполлон Диас склоняется к мнению "ястребов" - на насилие ответить насилием. На заседании (правительство заседало непрерывно) было предложено нанести контрудар, то есть вырвать у политзаключенных, выдачи которых требуют экстремисты, по два зуба за зуб и - поскольку адрес их штаб-квартиры неизвестен - послать эти зубы до востребования. В экстренном выпуске "Нью-Йорк таймс" обозреватель газеты Сульцбергер взывал к человеческому разуму и солидарности. Стэнтор под большим секретом сообщил мне, что Диас конфисковал принадлежащий правительству США поезд с военным снаряжением; он шел транзитом через Костарикану в Перу. Экстремисты еще не напали на мысль похищать футурологов, что с их точки зрения было бы вовсе не глупо, ведь в тот момент футурологов в Костарикане насчитывалось больше, чем дипломатов. Впрочем, стоэтажный отель - организм до того огромный и столь комфортабельно изолированный от всего света, что вести извне доходят сюда, словно с другого полушария. Пока что футурологи не проявляли ни малейших признаков паники; никто не штурмовал бюро путешествий отеля - желающих немедленно вылететь в Штаты или другую страну было не больше обычного. |
| A hundred-story hotel is an organism so vast and so comfortably isolated from the rest of the world, that news from the outside filters in as if from another hemisphere. So far the futurologists hadn't panicked; the Hilton travel desk wasn't swamped by guests making flight reservations back to the States or elsewhere. The official banquet and opening ceremonies were scheduled for two, and still I hadn't changed into my evening pajamas, so I rushed up to my room, dressed and took an elevator down to the Purple Hall on the 46th. In the foyer two stunning girls in topless togas, their bosoms tattooed with forget-me-nots and snowflakes, came over and handed me a glossy folder. Without looking at it I entered the hall, which was still empty, and gasped at the sight of the tables-not because the spread was so extremely lavish, but the trays of hors d'oeuvres, the mounds of páté, the molds, even the salad bowls, everything was arranged in the unmistakable shape of genitalia. For a moment I thought it might be my imagination, but a loudspeaker somewhere was playing a song, popular in certain circles, which began with the words: "Now to make it in the arts, publicize your private parts! Critics say you can't offend 'em with your phallus or pudendum!" | На два часа был назначен банкет по случаю открытия, а я не успел еще переодеться в вечернюю пижаму; итак, я поехал к себе, а потом, задыхаясь от спешки, спустился на 46-й этаж, в Пурпурный зал. В фойе меня встретили две прелестные девушки в одних шароварах (их бюсты были расписаны незабудками и подснежниками) и вручили сверкающий глянцем проспект. Не взглянув на него, я вошел в пустой еще зал; при виде накрытых столов у меня перехватило дыхание. Не потому, что они ломились от яств, нет - шокировали формы всех закусок без исключения; даже салаты имели вид гениталиев. Обман зрения полностью исключался, ибо невидимые глазу динамики грянули популярный в определенных кругах шлягер: "Лишь кретины и каналии ненавидят гениталии, нынче всюду стало модно славить орган детородный!" Появились первые гости, густобородые и пышноусые, впрочем, люди все молодые, в пижамах или без оных; а когда шестеро официантов внесли торг, то при виде этого непристойнейшего в мире творения кулинаров мне стало окончательно ясно: я ошибся этажом и попал на банкет Освобожденной Литературы. Сославшись на то, что потерялась моя секретарша, я поспешил улизнуть и спустился на этаж ниже, чтобы перевести дух в подобающем месте; Пурпурный зал (а не Розовый, куда меня занесло) был уже полон. |
| The first banqueters ambled in, gentlemen with thick beards and bushy whiskers, though they were really rather young, some in pajamas and some in nothing at all. When six waiters brought in the cake and I got a glimpse of that most indecent of desserts, there was no longer any doubt: I had accidentally strayed into the wrong hall and was sitting at the banquet for Liberated Literature. On the pretext that I couldn't find my secretary I beat a hasty retreat and took the elevator down a floor to the Purple Hall (I'd been in the Lavender), which by now was packed. My disappointment at the modesty of the reception I hid as best I could. It was a cold buffet, and there was nowhere to sit; all the chairs had been removed, so to eat anything one had to display an agility common to such occasions, particularly as there was an impossible crowd around the more substantial dishes. Senor Cuillone, a representative of the Costa Rican section of the Futurological Association, explained with an engaging smile that any sort of Lucullean abundance here would have been quite out of place, considering that a major topic of the conference was the imminent world famine facing humanity. Of course there were skeptics who said that the Association's allotments must have been cut, since only that could account for such heroic frugality. The journalists, long accustomed to doing without, busied themselves among us, seeking spot interviews with various foreign luminaries of prognostication. Instead of the United States ambassador, only the third secretary of the Embassy showed up, and with an enormous bodyguard; he was the only one wearing a tuxedo, perhaps because it would have been difficult to hide a bulletproof vest beneath a pair of pajamas. I learned that the guests from the city had been frisked in the lobby; supposedly there was already a growing pile of discovered weapons there. The meetings themselves were not to begin until five, which meant we had time to relax, so I returned to my room on the hundredth. I was terribly thirsty from the oversalted slaw, but since the bar on my floor had now been seized and occupied by the student protesters-dynamiters and their girls-and anyway one conversation with that bearded papist (or antipapist) had been quite enough-I made do with a glass of water from the bathroom sink. The next thing I knew, all the lights were out, and the telephone, no matter what number I dialed, kept connecting me with an automated recording of the story of Rapunzel. I tried to take the elevator down, but it too was out of order. The students were singing in chorus, shooting their guns in time to the music-in the other direction, I hoped. Such things happen even in the best hotels, which doesn't make them any the less aggravating, yet what perplexed me the most were my own reactions. My mood, fairly sour since that conversation with the Pope's assassin, was now improving by the minute. Groping about in my room, I overturned some furniture and chuckled indulgently in the dark; even when I cracked my knee against a suitcase it didn't diminish my feeling of good will towards all mankind. On the night table I found the remains of the brunch I'd had sent up to my room, took one of the convention folders, rolled it up and stuck it in the leftover butter, then lit it with a match: that made a sort of torch-it sputtered and smoked, but gave enough light. After all, I had more than two hours to kill, counting on at least an hour on the staircase, since the elevator wasn't working. I sat back in an armchair and observed with the greatest interest the fluctuations and changes that were taking place within me. I was cheerful, I was never happier. No end of reasons for this wonderful state of affairs came rushing to my mind. In all seriousness it seemed to me that this hotel room, plunged in Stygian darkness, filled with stench and floating ashes from a homemade torch, totally cut off from the rest of the world, with a telephone that told fairy tales-was one of the nicest places on the face of the earth. Moreover I felt an irresistible urge to pat someone on the head, or at least squeeze a hand and look long and soulfully into a pair of eyes. | Разочарование, вызванное непритязательной обстановкой приема, я, насколько мог, скрыл. Горячих блюд не было, к тому же из огромного зала убрали все кресла и стулья, дабы гости питались стоя. Пришлось проявить необходимую в таких случаях ловкость, чтобы пробраться к тарелкам с наиболее существенным содержимым. Сеньор Кильоне, представитель костариканской секции Футурологического общества, очаровательно улыбаясь, разъяснял неуместность кулинарных излишеств: ведь темой дискуссии будет, в частности, грозящая миру голодная катастрофа. Нашлись, разумеется, скептики, утверждавшие, что обществу просто урезали дотации, отсюда и бережливость устроителей. Журналисты, по роду занятий вынужденные поститься, шныряли по залу в поисках интервью со светилами зарубежной прогностики; вместо посла США прибыл всего лишь третий секретарь посольства, с мощной охраной, один во всем зале - в смокинге (бронированный жилет трудно укрыть под пижамой). Гостей из города, как я слышал, подвергали досмотру, и в холле будто бы уже высились горы изъятого оружия. Первое заседание было назначено на пять вечера, оставалось достаточно времени, чтоб отдохнуть, и я снова отправился на сотый этаж. После пересоленных салатов хотелось. пить, но баром моего этажа прочно овладели динамитчики и бунтари со своими девицами, я же был сыт по горло беседой с бородатым папистом (или антипапистом). Пришлось ограничиться водой из-под крана. Не успел я допить стакан, как в ванной и обеих комнатах погас свет, а телефон, какой бы номер я ни набирал, упорно связывал меня с автоматом, рассказывающим сказку о Золушке. Спуститься на лифте не удалось - он тоже вышел из строя. Из бара доносилось хоровое пение молодых бунтарей; те уже стреляли в такт музыке, хотелось бы думать, что мимо. Подобные вещи случаются и в первоклассных отелях, хотя утешительного тут мало; но что удивило меня больше всего, так это моя собственная реакция. Настроение, довольно скверное после беседы с папским стрелком, улучшалось с каждой секундой. Пробираясь на ощупь и опрокидывая при этом стулья, я только кротко улыбался в темноту, и даже колено, разбитое в кровь о чемоданы, ничуть не уменьшило моей благосклонности ко всему на свете. Нащупав на ночном столике остатки второго завтрака, который я заказал в номер, я вырвал из программы конгресса листок, свернул его, воткнул в кружок масла и зажег. Получилась коптящая, правда, но все-таки плошка; при ее мерцающем свете я уселся в кресло. У меня оставалось два с лишним часа свободного времени, включая часовую прогулку по лестнице, ведь лифт не работал. Мое душевное состояние претерпевало странные метаморфозы; я следил за ними с живым интересом. Мне было на редкость весело, просто чудесно! Я с ходу мог бы привести массу доводов в защиту всего, что со мною случилось. Мне было ясно как дважды два, что номер "Хилтона", погруженный в кромешную тьму, в чаду и копоти от масляной плошки, отрезанный от остального мира, с телефоном, рассказывающим сказки, - одно из приятнейших мест на свете. К тому же мне страшно хотелось погладить кого-нибудь по голове, на худой конец пожать кому-нибудь руку - и чтобы при этом мы проникновенно заглянули друг другу в глаза. |
| I would have embraced and kissed the most implacable enemy. The butter, melting, hissed and spat, and the thought that the butter might sputter and make the flame gutter was so hilarious that I burst out laughing, though my fingers were burnt relighting the paper whenever the torch went out. In the flickering light I hummed arias from old operettas, paying no heed to the bitter smoke that made me gag, or the tears streaming down my cheeks. Standing up, I tripped and fell, crashing into a trunk on the floor; the bump on my head swelled to the size of an egg, but that only put me in a better humor (to the extent that that was possible). I giggled, choking in the searing smoke, which in no way lowered my spirits. I climbed into bed; it still hadn't been made, though this was already the afternoon. The maids responsible for such neglect-I thought of them as my very own children: nothing but sugary words and gushing baby talk came to my lips. It occurred to me that even if I were to suffocate here, that would be the most amusing, the most agreeable kind of death any man could ask for. This thought was so blatantly contrary to my nature, that it had a sobering effect. A curious dissociation arose within me. As before, my soul was filled with light and languor, an all-embracing tenderness, a love of everything that existed, while my hands simply itched to fondle and stroke someone-it didn't matter who-till in the absence of any such third person I began to caress my own cheeks and chuck myself fondly under the chin; my right hand proffered itself to my left for a hearty shake. Even the feet, trembling eagerly, wanted to join in. And yet, throughout all this, distress signals were flashing on in the depths of my being: "Something's wrong!" cried a far-off, tiny voice inside. "Careful, Ijon, watch your step, be on your guard! This good weather can't be trusted! Come now, one-two-three, snap out of it! Don't sit there sprawled like some Onassis, weeping from the smoke, a bump on your head and universal loving-kindness in your heart! It's a trap, there's treachery afoot!" Though I didn't budge an inch. Yet my throat was exceedingly dry and the blood did pound in my ears (but that was due, no doubt, to the sudden rush of happiness). Driven by a powerful thirst, I got up to get another glass of water. I was thinking about the oversalted slaw at the banquet, and that dreadful buffet, then to experiment I thought about J. W., H. C. M. and M. W., my worst enemies-and discovered that beyond an impulse to clap them on the back, give them each a friendly hug, exchange a few kind words and kindred thoughts, I felt nothing whatever towards them. Now this was truly alarming. With one hand on the nickel spigot and the other holding the empty glass, I froze. Slowly I turned the water on, filled it, raised it, and then, twisting my face in a weird grimace-I could see the struggle in the bathroom mirror-I poured it down the drain. | Я в обе щеки расцеловал бы злейшего врага. Расплывшееся масло шипело, дымило, и плошка поминутно гасла; то, что "масло" рифмуется с "погасло", вызвало у меня прямотаки пароксизм смеха, хотя как раз в эту минуту я обжег себе пальцы, пытаясь снова зажечь бумажный фитиль. Самодельный светильник едва теплился, а я мурлыкал себе под нос арии из старых оперетт, не замечая, что от чада першит в горле и слезы струятся из воспаленных глаз. Вставая, я упал и ударился лбом о чемодан, но шишка величиной с яйцо лишь улучшила мое настроение, насколько это было еще возможно. Почти удушенный едким, вонючим дымом, я прямотаки покатывался со смеху в приступе беспричинной восторженности. Потом лег на кровать, не застеленную с утра, хотя было далеко за полдень; о нерадивой прислуге я думал как о собственных детях: кроме ласковых уменьшительных прозвищ и нежных словечек, ничего не приходило мне в голову. А если я задохнусь? Ну что ж - о такой милой, забавной смерти можно только мечтать. Эта мысль, совершенно чуждая моему душевному складу, подействовала на меня, как ушат холодной воды. Мое сознание удивительным образом расщепилось. В нем по-прежнему царила тихая умиротворенность, безграничное дружелюбие ко всему на свете, а руки до такой степени рвались погладить кого ни попадя, что за отсутствием посторонних я принялся бережно гладить по щекам и с нежностью потягивать за уши себя самого; кроме того, я несколько раз подавал левую руку правой - для крепкого рукопожатия. Даже ноги тянулись кого-нибудь приласкать. Но где-то в глубине сознания вспыхивали сигналы тревоги. "Здесь чтото не так, - кричал во мне приглушенный, далекий голос, - смотри, Ийон, в оба, берегись! Благодушие твое подозрительно! Ну, давай же, смелее, вперед! Не сиди развалившись, как Онассис какой-нибудь, весь в слезах от дыма и копоти, с лиловой шишкой на лбу, одурманенный альтруизмом! Не иначе это какой-то подвох" Тем не менее я и пальцем не шевельнул. В горле у меня пересохло, а сердце колотилось как бешеное - не иначе как от нахлынувшей на меня вселенской любви. Я побрел в ванную, изнемогая от жажды; вспомнил о пересоленном салате, которым потчевали нас на банкете (если шведский стол можно назвать банкетом); потом представил себе для пробы господ Я.В., Г.К.М., М.В. и других моих злейших врагов и понял, что желаю лишь одного: братски пожать им руки, сердечно расцеловать и обменяться парой дружеских слов. Это уж было слишком. Я застыл, держа одну руку на никелированном кране, а другой сжимая пустой стакан. Затем медленно набрал воды и, скривив лицо в какой-то странной гримасе - в зеркале я видел борьбу различных выражений собственного лица, - выплеснул воду в раковину. |
| The water from the tap. Of course. These changes in me had begun the moment I drank it. There was something in it, clearly. Poison? But I'd never heard of any poison that would… Wait a minute! I was, after all, a steady subscriber to all the major scientific publications. In just the last issue of Science Today there had been an article on some new psychotropic agents of the group of so-called benignimizers (the N,N-dimethylpeptocryptomides), which induced states of undirected joy and beatitude. Yes, yes! I could practically see that article now. Hedonidol, Euphoril, Inebrium, Felicitine, Empathan, Ecstasine, Halcyonal and a whole spate of derivatives! Though by replacing an amino group with a hydroxyl you obtained, instead, Furiol, Antagonil, Rabiditine, Sadistizine, Dementium, Flagellan, Juggernol, and many other polyparanoidal stimulants of the group of so-called phrensobarbs (for these prompted the most vicious behavior, the lashing out at objects animate as well as inanimate-and especially powerful here were the cannibal-cannabinols and manicomimetics). | ВОДА ИЗ-ПОД КРАНА! Да, да. После нее все и началось. Что-то такое в ней было! Яд? Но разве бывает яд, который... А впрочем, минутку... Ведь я постоянный подписчик научных журналов и недавно читал в "Сайенс ньюс" о новых психотропных средствах из группы так называемых бенигнаторов (умилителей). Они вызывают беспричинное ликование и благодушие. Ну конечно! Эта заметка стояла у меня перед глазами. Гедонидол, филантропин, любинил, эйфоризол, фелицитол, альтруизан и тьма-тьмущая производных! Одновременно, путем замещения гидроксильных соединений амидными, из тех же веществ были синтезированы фуриазол, садистизин, агрессий, депрессин, амокомин и прочие препараты биелогической группы; они побуждают избивать и тиранить все подряд, вплоть до неодушевленных предметов; особенно славятся врубинал и зубодробин. |
| My thoughts were interrupted by the telephone ringing, and then the lights came on again. A voice from some assistant manager at the reception desk humbly apologized for the inconvenience, with assurances that the malfunction had been located and corrected. I opened the door to air out the room-there wasn't a sound in the hall-and stood there, dizzy from the smoke and still filled with the desire to bless and caress. I shut the door, locked it, sat in the middle of the room and struggled to get a grip on myself. It is extremely difficult to describe my state at that time. The thoughts didn't come to me as easily or coherently as they may seem written here. Every analytical reflex was as if submerged in thick syrup, wrapped and smothered in a porridge of self-satisfaction, all dripping with the honey of idiotic optimism; my soul seemed to sink into the sweetest of oozes, like drowning in rosebuds and chocolate icing; I forced myself to think only of the most unpleasant things, the bearded maniac with the double-barreled papalshooter, the licentious publisher-procurers of Liberated Literature and their Babylonian hors d'oeuvres, and, of course, J. W., W. C. and J. C. M. and a hundred other villains and snakes in the grass-only to realize, with horror, that I loved them all, forgave them everything, and (what was worse) arguments kept popping into my head, arguments that defended every sort of evil and abomination. Bursting with love for my fellow man, I felt a driving need to lend a helping hand, to do good works. Instead of psychotropic poisons I greedily thought of the widows and orphans and with what pleasure I would watch over them forevermore. Ah, how shamefully had I neglected them in the past! And the poor, and the hungry, and the sick and destitute, Good Lord! I found myself kneeling over a suitcase, frantically pulling things out to find some article of value I could give to the needy. And once again the feeble voices of alarm called out desperately from my subconscious: "Attention! Danger! It's a trick, an ambush! Fight! Bite! Parry! Thrust! Help!" I was torn in two. I felt such a sudden surge of the categorical imperative, that I wouldn't have touched a fly. A pity, I thought, that the Hilton didn't have mice or even a few spiders. How I would have pampered the dear little things! Flies, fleas, rats, mosquitoes, bedbugs-all God's beloved, lovable creations! Meanwhile I blessed the table, the lamp, my own legs. But the vestiges of reason hadn't abandoned me altogether, so with my left hand I beat at the right, which was doing all the blessing, beat it until the pain made me writhe. Now that was encouraging! Perhaps there was hope after all! Luckily the desire to do good carried with it the wish for self-mortification. For a start, I punched myself in the mouth a couple of times; my ears rang and I saw stars. Good, excellent! When the face grew numb, I began kicking myself in the shins. Fortunately I had on heavy boots, with hard heels. After the therapeutic application of several swift kicks I felt much better-that is, much worse. Tentatively I tested the thought of how it would be to kick a certain C. A. as well. That no longer lay outside the realm of possibility. My shins ached like the blazes, and yet apparently it was thanks to the self-administered injury that I was now able to imagine the same dished out to old M. W. Ignoring the pain, I kicked on and on. Sharp objects were of use here too, and I availed myself of a fork and then some pins from an unused shirt. I was making progress, but there were setbacks; in a few minutes I was ready once again to immolate myself on the altar of some higher cause, all bubbling over with honor, virtue and noblesse oblige. Though I knew full well that something had been put in the water. And then suddenly I remembered that there were sleeping pills in my suitcase-I carried them around with me but never used them, since they always left me feeling irritable and depressed. But now I took one, chewing it with a little soot-covered butter (water was out of the question, of course), then forced down two caffeine pills-to counteract the sleeping pill-then sat and waited, full of dread but also full of boundless affection, waited for the outcome of this chemical war to be waged within my organism. Love seized me as never before, I was carried to unheard-of heights of generosity. Yet the chemicals of evil apparently were beginning to resist and push back the chemicals of goodness; I was still prepared to devote my life to charitable acts, but no longer without hesitation. Of course I would have felt more secure to have been a thorough scoundrel, if only for a while. | Зазвонил телефон, и тут же включился свет. Голос портье торжественно и подобострастно приносил извинения за аварию. Я открыл дверь в коридор и проветрил номер - в гостинице, насколько я мог понять, царило спокойствие; потом, все еще в блаженном угаре, обуреваемый желанием благословлять и осыпать ласками, закрыл дверь на защелку, сел посреди комнаты и попытался привести себя в чувство. Очень трудно описать мое состояние. Любая трезвая мысль словно увязала в меду, барахталась в гоголе-моголе глуповатого благодушия, утопала в сиропе возвышенных чувств, сознание погружалось в сладчайшую из трясин, захлебывалось жидкой глазурью и розовым маслом; я через силу заставлял себя думать о том, что для меня всего омерзительнее - о бородатом головорезе с противопапской двустволкой, о разнузданных пропагандистах Освобожденной Литературы и их вавилоно-содомском пиршестве, снова о господах Я.В., Г.К.М., М.В. и прочих прохвостах и негодяях, - и с ужасом убедился, что всех я люблю, всем все прощаю; мало того, немедленно приходили на ум аргументы, извиняющие любое зло и любую мерзость. Могучая волна любви к ближнему захлестнула меня; но особенно донимали меня ощущения, которые лучше всего, пожалуй, назвать "позывом к добру". Вместо того чтобы размышлять о психотропных ядах, я упорно думал о сиротах и вдовах: с каким наслаждением я утешил бы их! Как непростительно мало внимания уделял я им до сих пор! А голодные, а убогие, а больные, а нищие - Боже праведный! Неожиданно я обнаружил, что стою на коленях перед чемоданом и выбрасываю его содержимое на пол в поисках вещей поприличнее - для неимущих. И опять в подсознании зазвучали далекие голоса тревоги. "Берегись! Не дай себя заморочить! Борись, бей, спасайся!" - донесся откуда-то слабый, но отчаянный крик. Я буквально раздваивался. Я до того проникся кантовским категорическим императивом, что не обидел бы даже мухи. Какая жалость, что в "Хилтоне" нет мышей или хоть пауков, - я бы их пригрел, приласкал! Мухи, клопы, комары, крысы, вши - голубчики вы мои! Я торопливо благословил стол, лампу и собственные ноги. Но рассудок уже возвращался ко мне; не теряя времени, я ударил левым кулаком по правой руке, раздававшей благословения, и взвыл от боли. Да, это было недурно! Это, пожалуй, могло бы меня спасти! На мое счастье, позыв к добру был направлен не внутрь, а наружу: ближнему я желал несравненно лучшей участи, нежели себе самому. Для начала я несколько раз заехал себе по физиономии, да так, что захрустел позвоночник, а из глаз посыпались искры. Отлично, так вот и надо! Когда лицо совсем онемело, я принялся за лодыжки. Ботинки у меня, слава Богу, были тяжелые, с чертовски твердой подошвой; после серии жестоких пинков мне стало немного лучше, то есть хуже. Я осторожно попробовал представить себе тумак в спину Г.К.М. Теперь это уже не казалось абсолютно невозможным. Щиколотки обеих ног нестерпимо болели, но, должно быть, как раз поэтому я смог вообразить даже пинок, адресованный М.В. Не обращая внимания на острую боль, я продолжал себя истязать. Тут годился любой остроконечный предмет; сперва я орудовал вилкой, а после булавкой, извлеченной из новой, ни разу не надеванной рубашки. Впрочем, мое настроение менялось не плавно, а с перепадами; чуть позже я снова был готов взойти на костер ради ближнего, с новой силой прорвался во мне гейзер благородных порывов и жертвенного экстаза. Сомневаться не приходилось: ЧТО-ТО БЫЛО В ВОДЕ ИЗ-ПОД КРАНА! Да, да!!! В моем чемодане давно валялась непочатая упаковка снотворного. Оно приводило меня в злое и мрачное расположение духа, поэтому я им и не пользовался; хорошо, хоть не выбросил. Проглотив таблетку, я заел ее почерневшим маслом (воды я страшился как дьявола), затолкал себе в рот две кофеиновые пастилки, чтоб не уснуть, сел и со страхом -но и с любовью к ближнему - стал ожидать исхода химической битвы в своем организме. Любовь еще насиловала меня, я чувствовал себя умиротворенным, как никогда. Все же препараты зла начали превозмогать химикаты добра: я по-прежнему был готов благодетельствовать, но уже с разбором. И то хорошо, хотя на всякий случай я предпочел бы побыть - недолго - последним мерзавцем. Через четверь часа все как будто прошло. Я принял душ и вытерся жестким полотенцем, время от времени награждая себя зуботычинами - профилактики ради; заклеил пластырем избитые в кровь щиколотки и костяшки пальцев, пересчитал синяки (я и вправду разукрасил себя на совесть), надел свежую рубашку, поправил перед зеркалом галстук, одернул смокинг, напоследок заехал себе под ребро, для поднятия духа и для контроля, и вышел - в самую пору, чтобы успеть к пяти. |
| In about a quarter of an hour it was more or less over. I took a shower, rubbed myself vigorously with a towel, now and then-just to be on the safe side-slapped myself in the face, then applied bandaids to the cuts on my shins and fingers, inspected bruises (I had beaten myself black and blue in the course of this ordeal), put on a fresh shirt, a suit, adjusted my tie in the mirror, straightened my cape. Before leaving, I gave myself one good jab in the ribs-a final test-and then was out the door, right on time too, for it was almost five. To my great surprise everything seemed normal in the hotel. The bar on my floor was practically empty; the papalshooter was still there, propped up against a table, and I noticed two pair of feet, one pair bare, sticking out from under the counter, but that hardly suggested anything out of the ordinary. A couple of student militants were playing cards off to the side, and another was strumming his guitar and singing a popular song. The lobby downstairs literally swarmed with futurologists: they were all heading for the first session of the congress (without having to leave the Hilton, of course, since a hall had been reserved for that purpose in the lower part of the building). My surprise passed when I realized, upon reflection, that in such a hotel no one ever drank the water; if thirsty, they would have a coke, or a schweppes, and in a pinch there was always juice, tea or beer, or even soda water. All beverages came bottled. And even if someone should, out of carelessness, repeat my mistake, he wouldn't be out here, but up in his room behind locked doors, rolling on the floor in the throes of universal love. I concluded that it would be best for me to make no mention of this incident-I was new here, after all, and might not be believed. They would pass it off as a hallucination. And what could be more natural nowadays than to suspect someone of a fondness for drugs? | В отеле, вопреки ожиданию, все было как обычно. Я заглянул в бар - тот почти опустел; прислоненная к табурету, стояла папинтовка, две пары ног высовывались из-под стойки, одна из них босая, но вряд ли причиной тому было альтруистическое самоотречение. Несколько динамитчиков дулись у стены в карты, еще один бренчал на гитаре, мурлыча все тот же непристойнейший шлягер. Внизу, в холле, толпились футурологи. Они тоже спешили на заседание, впрочем, не выходя из отеля: конференц-зал находился в его цокольной части. Все это сначала меня удивило; по некотором размышлении, однако, я понял: в таком отеле воду из-под крана не пьют, жажду утоляют здесь кока-колой и швепсом, в крайнем случае - чаем, соками или пивом. К спиртному подается минеральная или содовая вода; а тот, кто имел несчастье совершить ту же ошибку, что я, теперь, наверное, корчится в судорогах вселенской любви, запершись у себя в номере. Поэтому, решил я, лучше даже не заикаться о своих ощущениях; я здесь человек чужой, кто мне поверит? Это все, скажут, аберрации и галлюцинации. Чего доброго, примут за наркомана, дело обычное. |
| Afterwards I was criticized for following this oysterlike (or ostrichlike) policy, the argument being that, had I brought everything out in the open, the catastrophe might have been averted. Which is nonsense: at the very most I would have alerted the hotel guests, yet what took place at the Hilton had absolutely no effect on the march of political events in Costa Rica. | Впоследствии многие меня упрекали: я, дескать, выбрал тактику страуса или улитки; не промолчи я тогда, и все бы обошлось хорошо. Но это - очевидное заблуждение. Постояльцев отеля я, может, и предостерег бы, однако события в "Хилтоне" никак не влияли на политические перипетии Костариканы. |
| On the way to the convention hall I stopped at a newsstand and bought a batch of local papers, as is my habit. I don't buy them everywhere I go, of course, but an educated man can get the gist of something in Spanish, even if he doesn't speak the language. | По пути в конференц-зал я набрал кипу местных газет - такая уж у меня привычка. Я, конечно, читаю не на всех языках, но по-испански человек образованный всегда что-нибудь разберет. |
| Above the podium stood a decorated board showing the agenda for the day. The first item of business was the world urban crisis, the second-the ecology crisis, the third-the air pollution crisis, the fourth-the energy crisis, the fifth-the food crisis. Then adjournment. The technology, military and political crises were to be dealt with on the following day, after which the chair would entertain motions from the floor. | На возвышении красовалась повестка дня, обрамленная зеленью; первым пунктом шла глобальная урбанистическая катастрофа, вторым - катастрофа экологическая, затем - климатическая, энергетическая и продовольственная, после чего обещан был перерыв. Военная, технологическая и политическая катастрофы откладывались на другой день, вместе с дискуссией на свободные темы. |
| Each speaker was given four minutes to present his paper, as there were so many scheduled-198 from 64 different countries. To help expedite the proceedings, all reports had to be distributed and studied beforehand, while the lecturer would speak only in numerals, calling attention in this fashion to the salient paragraphs of his work. To better receive and process such wealth of information, we all turned on our portable recorders and pocket computers (which later would be plugged in for the general discussion). Stan Hazelton of the U.S. delegation immediately threw the hall into a flurry by emphatically repeating: 4, 6, 11, and therefore 22; 5, 9, hence 22; 3, 7, 2, 11, from which it followed that 22 and only 22!! Someone jumped up, saying yes but 5, and what about 6, 18, or 4 for that matter; Hazelton countered this objection with the crushing retort that, either way, 22. I turned to the number key in his paper and discovered that 22 meant the end of the world. Hayakawa from Japan was next; he presented plans, newly developed in his country, for the house of the future-eight hundred levels with maternity wards, nurseries, schools, shops, museums, zoos, theaters, skating rinks and crematoriums. The blueprints provided for underground storage of the ashes of the dear departed, forty-channel television, intoxication chambers as well as sobering tanks, special gymnasiums for group sex (an indication of the progressive attitude of the architects), and catacombs for nonconformist subculture communities. One rather novel idea was to have each family change its living quarters every day, moving from apartment to apartment like chessmen-say, pawns or knights. That would help alleviate boredom. In any event this building, having a volume of seventeen cubic kilometers, a foundation set in the ocean floor and a roof that reached the very stratosphere, would possess its own matrimonial computers-matchmaking on the sadomasochistic principle, for partners of such opposite persuasions statistically made the most stable marriages (each finding in that union the answer to his or her dreams)-and there would also be a round-the-clock suicide prevention center. Hakayawa, the second Japanese delegate, demonstrated for us a working model of such a house-on a scale of 10,000 to 1. It had its own oxygen supply, but without food or water reserves, since the building would operate entirely on the recycling principle: all waste products, excreta and effluvia, would be reclaimed and reprocessed for consumption. Yahakawa, the third on the team, read a list of all the delicacies that could be reconstituted from human excrement. Among these were artificial bananas, gingerbread, shrimp, lobster, and even artificial wine which, notwithstanding its rather offensive origin, in taste rivaled the finest burgundies of France. Samples of it were available in the hall, in elegant little bottles, and there were also cocktail sausages wrapped in foil, though no one seemed to be particularly thirsty, and the sausages were discreetly deposited under chairs. Seeing which, I did the same. The original plan was to have this house of the future be mobile, by means of a powerful propeller, thereby making collective sightseeing excursions possible, but that was ruled out because, first of all, there would be 900 million houses to begin with and, secondly, all travel would be pointless. For even if a house had 1,000 exits and its occupants employed them all, they would never be able to leave the building; by the time the last was out, a whole new generation of occupants would have reached maturity inside. The Japanese were clearly delighted with their own proposal. Then Norman Youhas from the United States took the floor and outlined seven different measures to halt the population explosion, namely: mass media and mass arrests, compulsory celibacy, full-scale deeroticization, onanization, sodomization, and for repeated offenders-castration. Every married couple would be required to compete for the right to have children, passing examinations in three categories, copulational, educational and nondeviational. All illegal offspring would be confiscated; for premeditated birth, the guilty parties could face life sentences. Attached to this report were those detachable sky-blue coupons-sex rations-we had received earlier with the conference materials. Hazelton and Youhas then proposed the establishment of new occupations: connubial prosecutor, divorce counselor, perversion recruiter and sterility consultant. Copies of a draft for a new penal code, in which fertilization constituted a major felony, tantamount to high treason against the species, were promptly passed around. Meanwhile someone in the spectator gallery hurled a Molotov cocktail into the hall. The police squad (on hand in the lobby, evidently prepared for such an eventuality) took the necessary steps, and a maintenance crew (no less prepared) quickly covered the broken furniture and corpses with a large nylon tarpaulin which was decorated in a cheerful pattern. Between reports I tried to decipher the local papers, and even though my Spanish was practically nonexistent, I did learn that the government had summoned armored units to the capital, put all law enforcement agencies on extreme alert, and declared a general state of emergency. Apparently no one in the audience besides myself grasped the seriousness of the situation developing outside the hotel walls. At seven we adjourned for supper-at our expense, this time-and on my way back to the conference I bought a special evening edition of Nacion, the official newspaper, as well as a few of the opposition tabloids. Perusing these (with considerable difficulty), I was amazed to find articles full of saccharine platitudes on the theme of the tender bonds of love as the surest guarantee of universal peace-right beside articles that were full of dire threats, articles promising bloody repression or else an equally bloody insurrection. The only explanation I could think of for this peculiar incongruity was that some of the journalists had been drinking the water that day, and some hadn't. Of course less water would be consumed by the staff of a right-wing newspaper, since reactionary editors were better paid than their radical counterparts and consequently could afford to imbibe more exclusive liquids while they worked. The radicals, on the other hand, though they were known to display a certain degree of asceticism in the name of higher principles, hardly ever quenched their thirst with water. Especially since quartzupio, a fermented drink from the juice of the melmenole plant, was extremely cheap in Costa Rica. | Докладчику отводилось четыре минуты - многовато, пожалуй, ведь было заявлено 198 докладов из 64 стран. Для экономии времени доклады надлежало изучить заранее, а оратор лишь называл цифры - номера ключевых абзацев своего реферата. Чтобы лучше усвоить эту премудрость, мы включили карманные магнитофоны и мини-компьютеры; между ними должна была завязаться потом основная дискуссия. Стенли Хейзлтон из США сразу ошеломил зал, отчеканив: 4,6, II, откуда следует 22; 5, 9, ergo 22; 3, 7, 2, 11, из чего опять же получается 22!! Кто-то, привстав, выкрикнул, что все-таки 5 и, может быть, 6, 18, 4. Хейзлтон с лету опроверг возражение, разъяснив, что так или этак - кругом 22. Заглянув в номерной указатель, я обнаружил, что 22 означает окончательную катастрофу. Японец Хаякава сообщил о разработанной его соотечественниками модели жилого здания в восемьсот этажей - с родильными клиниками, яслями, школами, магазинами, музеями, зоопарками, театрами, кинозалами и крематориями; предусматривались подземные помещения для погребальных урн, телевидение на сорок каналов, опохмелители и вытрезвители, залы на манер гимнастических для занятий групповым сексом (свидетельство передовых убеждений проектировщиков), а также катакомбы для субкультурных групп нонконформистского толка. Любопытным новшеством было намеченное в проекте ежедневное переселение каждой семьи на другую квартиру - ходом либо пешки, либо коня, во избежание скуки и стрессов. Вдобавок, это здание в 17 кубокилометров, стоящее на дне океана, а крышей достигающее стратосферы, намечалось снабдить матримониальным компьютером садомазохистского образца (по данным статистики, пары садистов с мазохистками, и наоборот, наиболее устойчивы, ибо каждый партнер находит в другом то, что ищет), а кроме того, центром антисамоубийственной терапии. Другой японский делегат, Хакаява, продемонстрировал макет такого дома в масштабе 1:10 000, с собственными резервами кислорода, но без резервов продовольствия и воды, то есть с частично замкнутым циклом жизнеобеспечения. Все выделения, не исключая предсмертного пота, подлежали регенерации. Третий японец, Яхакава, зачитал список деликатесов, синтезируемых из выделений жильцов. Тут, между прочим, значились искусственные бананы, пряники, креветки, устрицы и даже синтетическое вино, которое) несмотря на свое не слишком благородное происхождение, не уступало, если верить докладчику, лучшим винам Шампани. По залу стали разносить пробные дозы в изящных бутылочках и паштетики в блестящей фольге, но футурологи не спешили пригубить вино, а паштетики потихоньку засовывали под кресло; я поступил так же. Первоначальный план, согласно которому дом-гигант снабжался пропеллерами (на случай коллективных воздушных экскурсий), - был отвергнут. Во-первых, потому, что таких домов для начала предполагалось изготовить 900 миллионов; вовторых, подобные путешествия все равно не имели бы смысла. Даже если бы жильцы выходили на экскурсию из тысячи дверей сразу, они все равно никогда бы не вышли: прежде чем последний из них покинет здание, успеют подрасти родившиеся за это время младенцы. Японцы, по-видимому, были от своего проекта в восторге. После них слово взял Норман Юхас из США и предложил семь методов борьбы с демографическим взрывом: уговоры, судебные приговоры, деэротизация, принудительная целибатизация, онанизация, строгая изоляция, а для упорствующих - кастрация. Каждая супружеская чета должна была просить разрешение на ребенка, а затем еще выдержать три экзамена - по копуляции, воспитанию и взаимному обожанию. Нелегальное деторождение объявлялось наказуемым, а повторное - каралось пожизненным заключением. К этомуто докладу и прилагались те миленькие проспекты и отрывные талоны, которые мы получили утром в числе материалов конгресса. Хэйзлтон и Юхас предвидели появление новых профессий, как-то: матримониальный осведомитель, запретитель, разделитель и затыкатель; проект нового уголовного кодекса, в котором зачатие фигурировало в качестве тягчайшего из преступлений, был нам немедленно роздан. Тут случился прискорбный инцидент: с галереи для публики кто-то швырнул бутылку со взрывчатой смесью. "Скорая помощь" (она была туг как тут, укрытая в кулуарах) сделала свое дело, а служба наблюдения за порядком быстро прикрыла исковерканные кресла и останки ученых нейлоновым покрывалом с жизнерадостными узорами; как видно, устроители заранее обо всем позаботились. В паузах между докладами я попробовал читать местные газеты и, хотя испанский понимал с пятого на десятое, все же узнал, что правительство стянуло в город танковые части, поставило на ноги всю полицию и объявило военное положение. По-видимому, кроме меня, никто не догадывался о том, что творится за стенами "Хилтона". В семь объявили перерыв, чтобы участники могли подкрепиться - разумеется, за свой счет; возвращаясь в зал, я купил очередной экстренный выпуск официозной газеты "Насьон" и парочку экстремистских "вечерок". Даже при моем весьма приблизительном знании языка эти газеты показались мне необычными. Блаженно-оптимистические сентенции о христианской любви - залоге всеобщего счастья - перемежались угрозами кровавых репрессий и столь же свирепыми ультиматумами экстремистов. Такой разнобой объясняла одна лишь гипотеза: часть журналистов пила водопроводную воду, а прочие - нет. В органе правых воды, естественно, было выпито меньше; сотрудники оплачивались здесь лучше и за работой подкреплялись напитками подороже. Впрочем, экстремисты, хоть и не чуждые аскетизма во имя высших идеалов и лозунгов, тоже не слишком часто утоляли жажду водой, если учесть, что картсупио (напиток из перебродившего сока растения мелменоле) в Костарикане невероятно дешев. |
| We had settled back in our comfortable armchairs, and Professor Dringenbaum of Switzerland was just delivering the first numeral of his report, when all at once the hollow rumble of an explosion shook the building and made the windows rattle. The optimists among us passed this off as a simple earthquake, but I was inclined to think that the group of demonstrators outside that had been picketing the hotel since morning was now resorting to incendiary tactics. Though the following blast and concussion, much more powerful, changed my mind; now I could hear the familiar staccato of machine-gun fire in the streets. No, there was no longer any doubt: Costa Rica had entered into the stage of open hostilities. Our reporters were the first to disappear; at the sound of shooting they jumped to their feet and rushed out the door, eager to cover this new assignment. But Professor Dringenbaum went on with his lecture, which was fairly pessimistic in tone, for it maintained that the next phase of our civilization would be cannibalism. He cited several well-known American theoreticians, who had calculated that, if things on Earth continued at their present rate, in four hundred years humanity would represent a living sphere of bodies with a radius expanding at approximately the speed of light. But new explosions interrupted the report. The futurologists, confused, began to leave the hall and mingle in the lobby with people from the Liberated Literature convention. Judging by the appearance of these latter, the outbreak of the fighting had caught them in the middle of activity which suggested complete indifference to the threat of overpopulation. Behind some editors from the publishing house of Knopf stood naked secretaries-though not entirely naked, for their limbs were painted with various op designs. They carried portable water pipes and hookahs filled with a popular mixture of LSD, marijuana, yohimbine and opium. The liberationists, someone told me, had just burned the United States Postmaster General in effigy (it seems he had ordered the destruction of a pamphlet calling for the initiation of mass incest) and now, gathered in the lobby, they were behaving most inappropriately-particularly given the seriousness of the situation. With the exception of a few who were exhausted or remained in a narcotic stupor, they all carried on in a positively scandalous fashion. I heard screams from the reception desk, where switchboard operators were being raped, and one potbellied gentleman in a leopardskin tore through the hotel cloakroom, waving a hashish torch as he chased the attendants. It took several porters to restrain him. Then someone from the mezzanine threw armfuls of photographs down on our heads, photographs depicting in vivid color exactly how one man could satisfy his lust with another, and a great deal more besides. When the first tanks appeared in the streets-clearly visible from our windows-panic-stricken phillumenists and student protesters came pouring from the elevators; trampling underfoot the abovementioned pate mounds and salad molds (which the publishers had brought out with them), these newcomers scattered in all directions. And there was the bearded anti-papist bellowing like a bull and wildly swinging his papalshooter, knocking down anyone who stood in the way. He pushed through the crowd and ran out in front of the hotel, where he hid behind a corner of the building and-I saw this with my own eyes-opened fire on the figures running past. Obviously this dedicated, ideologically motivated fanatic really didn't care, when it came down to it, whom he shot at. The lobby, filled with cries of terror and revelry, became a scene of utter pandemonium when the huge picture windows began to shatter. I tried to locate my reporter friends and, seeing them dash up the street, followed after; the atmosphere in the Hilton had really become too oppressive. Behind a low concrete wall along the hotel driveway crouched two cameramen, frantically filming everything, which made little sense, since everyone knows that the first thing that happens on such occasions is the burning of a car with foreign license plates. Flames and smoke were already rising from the hotel parking lot. Mauvin, standing beside me, rubbed his hands and chuckled at the sight of his Dodge crackling in the blaze-he had rented it from Hertz. The majority of the American reporters, however, did not find this amusing. I noticed some people struggling to put out the fire: these were mainly old men, poorly dressed, and they were hauling water in buckets from a nearby fountain. That struck me as odd. In the distance, at the far end of the Avenida del Salvacion and the Avenida del Resurreccion, police helmets glimmered; yet the square in front of the hotel, with its surrounding lawns and luxuriant palms, was still empty. Those doddering old men, hoarsely calling to one another, quickly formed a fire brigade, in spite of their canes and crutches; such gallantry was astounding, but then I remembered what had happened earlier that day and immediately shared my suspicions with Mauvin. The rattle of machine guns and the thunder of bursting shells made it difficult to talk; for a while the Frenchman's keen face showed a total lack of comprehension, but suddenly his eyes lit up. "Aha!" he roared above the din. "The water! The drinking water! Great God, for the first time in history… cryptochemocracy!" And with these words he ran back to the hotel like one possessed. To get to a telephone, apparently. Strange though, that the lines should still be open. | Не успели мы погрузиться в мягкие кресла, а профессор Дрингенбаум из Швейцарии - произнести первую цифру своего доклада, как с улицы послышались глухие взрывы; здание дрогнуло, зазвенели оконные стекла, но футурологиоптимисты кричали, что это просто землетрясение. Я же склонялся к тому, что какая-то из оппозиционных группировок (они пикетировали отель с самого начала конгресса) бросила в холл петарды. Меня разубедил еще более сильный грохот и сотрясение; теперь уже можно было различить стаккато пулеметных очередей. Обманываться не приходилось: Костарикана вступила в стадию уличных боев. Первыми сорвались с места журналисты - стрельба подействовала на них, как побудка. Верные профессиональному долгу, они помчались на улицу. Дрингенбаум попытался продолжить свое выступление, в общем-то довольно пессимистическое. Сначала цивилизация, а после каннибализация, утверждал он, ссылаясь на известную теорию американцев, которые подсчитали, что, если ничего не изменится, через четыреста лет Земля превратится в шар из человеческих тел, разбухающий со скоростью света. Однако новые взрывы заставили профессора замолчать. Футуролога в растерянности выходили из зала; в холле они смешались с участниками Конгресса Освобожденной Литературы, которых, судя по внешнему виду, начало боев застало в разгар занятий, приближающих демографическую катастрофу. За редакторами издательской фирмы А.Кнопфа шествовали их секретарши (сказать, что они неглиже, я не мог бы - кроме нательных узоров в стиле поп-арт, на них вообще ничего не было), с портативными кальянами и наргиле, заправленными модной смесью ЛСД, марихуаны, иохимбина и опиума. Как я услышал, адепты Освобожденной Литературы только что сожгли in effigie американского министра почты и телеграфа - тот, видите ли, приказал своим служащим уничтожить листовки с призывами к массовому кровосмешению. В холле они вели себя отнюдь не добропорядочно, особенно если учесть серьезность момента. Общественного приличия не нарушали лишь те из них, кто совершенно выбился из сил или пребывал в наркотическом оцепенении. Из кабин доносился истошный визг бедняжек телефонисток; какой-то толстобрюхий субъект в леопардовой шкуре и с факелом, пропитанным гашишем, бушевал между рядами вешалок, атакуя персонал гардероба. Портье с трудом утихомирили его, призвав на помощь швейцаров. С антресолей кто-то забрасывал нас охапками цветных фотографий, детально изображающих то, что один человек под влиянием похоти может сделать с другим, и даже гораздо больше. Когда на улице появились первые танки (их прекрасно было видно в окно), из лифтов повалили перепуганные филуменисты и бунтари; растаптывая эротические закуски, принесенные издателями и разбросанные теперь по холлу, постояльцы разбегались кто куда. Ревя, как обезумевший буйвол, и сокрушая прикладом своей папинтовки всех и вся, пробивался через толпу бородатый антипапист; он - я видел своими глазами выбежал из отеля, чтобы немедля открыть огонь по пробегающим мимо людям. Похоже, ему, убежденному экстремисту крайнего толка, было все равно, в кого стрелять. Когда со звоном начали лопаться огромные окна, холл, оглашаемый криками ужаса и любострастия, превратился в сущее пекло. Я попробовал отыскать знакомых журналистов; увидел, что они бегут к выходу, и последовал их примеру - в "Хилтоне" и в самом деле становилось не очень уютно. Несколько репортеров, припав к земле за бетонным барьерчиком автостоянки, усердно фотографировали происходящее, впрочем, без особой надежды на успех: как всегда в таких случаях, в первую очередь были подожжены машины с заграничными номерами, и над паркингом вздымались языки пламени и клубы дыма. Мовен из АФП, оказавшийся рядом со мной, потирал руки от удовольствия - он-то взял машину в прокатной конторе Херца и только посмеивался, глядя на свой полыхающий "додж". Большинство репортеров-американцев не разделяло его веселья. Какие-то люди - по большей части бедно одетые старички - пытались сбить огонь с пылающих автомашин; воду они носили ковшиками из фонтана неподалеку. Уже здесь было над чем призадуматься. Вдали, в конце Авенида дель Сальвасьон и дель Ресурексьон, поблескивали на солнце полицейские каски, но площадь перед отелем и окружавшие ее парки с высокими пальмами были безлюдны. Старички надтреснутыми голосами подбадривали друг друга, хотя их слабые ноги подкашивались; такой энтузиазм показался мне просто невероятным; но тут я вспомнил о происшествии у себя в номере и немедленно поделился своими предположениями с Мовеном. Стрекотание пулеметов, басовые аккорды взрывов затрудняли беседу; подвижное лицо француза выражало полное недоумение, затем его глаза заблестели. "А-а! - зарычал он, перекрывая уличный грохот. - Вода! Из-под крана? Боже мой, впервые в истории... тайная химиократия!" С этими словами он, как ошпаренный, помчался к отелю - разумеется, чтобы занять место у телефона; как ни странно, связь еще действовала. |