|
[Alpha]
|
parallel languages reading service available in mobile learn English, while reading favorite books 1500 books in our base at the moment all texts are presented for educational purposes (learning foreign languages) |
full version |
|
 give us a feedback!
|
| Robin Hobb. Royal Assassin | Робин Хобб Королевский убийца |
| PROLOGUE. Dreams and Awakenings | Пролог |
| WHY IS IT forbidden to write down specific knowledge of the magics? Perhaps because we all fear that such knowledge would fall into the hands of one not worthy to use it. Certainly there has always been a system of apprenticeship to ensure that specific knowledge of magic is passed only to those trained and judged worthy of such knowledge. While this seems a laudable attempt to protect us from unworthy practitioners of arcane lore, it ignores the fact that the magics are not derived from this specific knowledge. The predilection for a certain type of magic is either inborn or lacking. For instance, the ability for the magics known as the Skill is tied closely to blood relationship to the royal Farseer line, though it may also occur as a "wild strain " among folk whose ancestors came from both the inland tribes and the Outislanders. One trained in the Skill is able to reach out to another's mind, no matter how distant, and know what he is thinking. Those who are strongly Skilled can influence that thinking, or have converse with that person. For the conducting of a battle, or the gathering of information, it is a most useful tool. | СНЫ И ПРОБУЖДЕНИЯ Почему считается, что записывать магические знания ни в коем случае не следует? Возможно, истинная причина тому — в извечной боязни дать страшное оружие человеку недостойному. И потому с незапамятных времен секреты магии передавались лишь от наставника к ученику. Маги тщательно отбирали и обучали своих воспитанников. На первый взгляд эта скрытность объясняется похвальным стремлением оградить людей от неподготовленных и безответственных чародеев, но ведь чтобы овладеть магическим искусством, одних только знаний недостаточно. Предрасположенность к определенному роду волшебства человек получает от рождения. Например, способность к магии, называемой Силой, чаще всего встречается у представителей королевской династии Видящих. Но порой она проявляется и у людей, среди предков которых были как представители материковых племен, так и жители Внешних островов. Тот, кто умеет направлять Силу, способен услышать мысли другого человека, как бы далеко друг от друга они ни находились. Особо одаренные Силой могут влиять на разум других людей или общаться с ними на расстоянии. Для командования сражением или разведки это крайне полезное умение. |
| Folklore tells of an even older magic, much despised now, known as the Wit. Few will admit a talent for this magic, hence it is always said to be the province of the folk in the next valley, or the ones who live on the other side of the far ridge. I suspect it was once the natural magic of those who lived on the land as hunters rather than as settled folk; a magic for those who felt kinship with the wild beasts of the woods. The Wit, it is said, gave one the ability to speak the tongues of the beasts. It was also warned that those who practiced the Wit too long or too well became whatever beast they had bonded to. But this may be only legend. | В фольклоре упоминается еще более древняя магия, ныне повсеместно презираемая. Она известна нам под названием Дар. Немногие признаются, что наделены этой магией. Обычно люди говорят, что это свойство крестьян из соседней долины или тех, кто живет по другую сторону дальнего моста. Я подозреваю, что некогда Дар был естественной способностью обитавших на нынешней территории Шести Герцогств охотников — тех, кто чувствовал родство с дикими лесными животными. Оседлым людям такое было недоступно. Дар, по слухам, давал человеку способность говорить на языке животных. Наиболее активно применяющих Дар предупреждали, что они могут превратиться в животное, с которым связаны. Но возможно, это только легенды. |
| There are the Hedge magics, though I have never been able to determine the source of this name. These are magics both verified and suspect, including palm reading, water gazing, the interpretation of crystal reflections, and a host of other magics that attempt to predict the future. In a separate unnamed category are the magics that cause physical effects, such as invisibility, levitation, giving motion or life to inanimate objects – all the magics of the old legends, from the Flying Chair of the Widow's Son to the North Wind's Magic Tablecloth. I know of no people who claim these magics as their own. They seem to be solely the stuff of legend, ascribed to folk living in ancient times or distant places, or beings of mythical or near-mythical reputation: dragons, giants, the Elderlings, the Others, pecksies. | Существуют несколько разновидностей магии Ограждения, хотя мне никогда не удавалось установить происхождение этого названия. Действенность подобного волшебства часто ставится под сомнение, хотя не менее часто и подтверждается. Это и чтение по ладони, и гадание по воде, по отражениям хрусталя, и множество других магических техник, имеющих целью предсказывать будущее. Особняком стоит волшебство древних племен, которое нельзя отнести к той или иной известной разновидности магии. Это способность даровать невидимость или левитировать, перемещать вещи на расстоянии или вдыхать жизнь в неодушевленные предметы. Словом, все легендарные волшебные вещи от Летающего Кресла Сына Вдовы до Волшебной Скатерти Северного Ветра. Я не знал еще человека, который признавал бы, что владеет подобными умениями. Они, по-видимому, существуют лишь в легендах и приписываются людям, жившим в давние времена или в дальних странах, или существам мифическим и полумифическим — драконам, гигантам, Элдерлингам. |
| I pause to clean my pen. My writing wanders from spidery to blobbish on this poor paper. But I will not use good parchment for these words; not yet. I am not sure they should be written. I ask myself, why put this to paper at all? Will not this knowledge be passed down by word of mouth to those who are worthy? Perhaps. But perhaps not. What we take for granted now, the knowing of these things, may be a wonder and a mystery someday to our descendants. | Я прерываю свою работу, чтобы почистить перо. На этой плохой бумаге буквы то слишком тонкие, то расплываются кляксами. Но я не буду использовать для записей хороший пергамент. Пока нет. Да и следует ли их вести? Я спрашиваю себя, зачем вообще доверять это бумаге? Разве эти знания не будут переданы из уст в уста тем, кто достоин их? Возможно. Но возможно, и нет. То, что мы сейчас принимаем как должное, может однажды стать чудом и загадкой для наших потомков. |
| There is very little in any of the libraries on magic. I work laboriously, tracing a thread of knowledge through a patchwork quilt of information. I find scattered references, passing allusions, but that is all. I have gathered it, over these last few years, and stored it in my head, always intending to commit my knowledge to paper. I will put down what I know from my own experience, as well as what I have ferreted out. Perhaps to provide answers for some other poor fool, in times to come, who might find himself as battered by the warring of the magics within him as I have been. | В библиотеках вы не многое найдете о магии. Я трудолюбиво отслеживал нить знания в лоскутном одеяле обрывочных сведений. Я нашел отдельные ссылки, случайные намеки — и только. За последние несколько лет я собрал их все и храню в памяти, намереваясь свести воедино и изложить на бумаге. И дополнить тем, что стало мне известно из собственного опыта. Возможно, в далеком будущем моя работа ответит на вопросы какого-нибудь несчастного глупца, которого раздавит его собственная магия. Как когда-то меня. |
| But when I sit down to the task, I hesitate. Who am I to set my will against the wisdom of those who have gone before me? Shall I set down in plain lettering the methods by which a Witgifted one can expand her range, or can bond a creature to himself? Shall I detail the training one must undergo before being recognized as a Skilled one? The Hedge wizardries and legendary magics have never been mine. Have I any right to dig out their secrets and pin them to paper like so many butterflies or leaves collected for study? I try to consider what one might do with such knowledge, unjustly gained. It leads me to consider what this knowledge has gained for me. Power, wealth, the love of a woman? I mock myself. Neither the Skill nor the Wit has ever offered any such to me. Or if they did, I had not the sense nor ambition to seize them when offered. | Однако, сев за стол, чтобы приступить к этой работе, я медлю. Кто я такой, чтобы противопоставить мое желание мудрости тех, кто жил до меня? Должен ли я записать простыми словами те методы, при помощи которых Одаренный может расширить зону своего влияния или привязать к себе какое-то создание? Должен ли я детально изложить, чему должен научиться человек, прежде чем его признают владеющим Силой? Магиями Ограждения и легендарными магиями древности я не владел никогда. Имею ли я право раскапывать их тайны и пришпиливать к бумаге, словно бабочек? Я пытаюсь обдумать, на что способен человек, получивший такие знания неправедным путем. Это приводит меня к размышлениям о том, что это знание дало мне. Власть, богатство, любовь женщины? Горько и смешно. Ни Сила, ни Дар ничего подобного мне не дали. А если и предоставили такую возможность, то у меня недостало разума и честолюбия, чтобы ею воспользоваться. |
| Power. I do not think I ever wanted it for its own sake. I thirsted for it, sometimes, when I was ground down, or when those close to me suffered beneath ones who abused their powers. Wealth. I never really considered it. From the moment that I, his bastard grandson, pledged myself to King Shrewd, he always saw that all my needs were fulfilled. I had plenty to eat, more education than I sometimes cared for, clothes both simple and those annoyingly fashionable, and often enough a coin or two of my own to spend. Growing up in Buckkeep, that was wealth enough and more than most boys in Buckkeep Town could claim. Love? Well. My horse Sooty was fond enough of me, in her own placid way. I had the truehearted loyalty of a hound named Nosy, and that took him to his grave. I was given the fiercest of loves by a terrier pup, and it was likewise the death of him. I wince to think of the price willingly paid for loving me. | Власть? Не думаю, что когда-нибудь я хотел получить власть ради власти. Я жаждал ее порой, когда был повержен или когда мои близкие страдали под гнетом тех, кто злоупотреблял своим могуществом. Богатство? Оно меня никогда не прельщало. С того мгновения, как я, незаконный внук короля Шрюда, поклялся ему в верности, он всегда следил за тем, чтобы мои нужды полностью удовлетворялись. Еды у меня было в достатке, учебы — даже больше, чем мне иногда хотелось, одежда у меня была и простая, и раздражающе роскошная, и частенько мне перепадала монета-другая на мелкие расходы. По меркам Оленьего замка я и вправду жил весьма богато, а уж мальчишки города Баккипа могли только мечтать о чем-то подобном. Любовь? Что ж… Моя лошадка, Уголек, неплохо ко мне относилась — на свой тихий лад. Меня искренне любил пес по имени Востронос, и это стоило ему жизни. Со всей силой собачьей преданности привязался ко мне щенок терьера, и его это тоже привело к гибели. Я содрогаюсь при мысли о цене, которую они с готовностью заплатили за любовь ко мне. |
| Always I have possessed the loneliness of one raised amid intrigues and clustering secrets, the isolation of a boy who cannot trust the completeness of his heart to anyone. I could not go to Fedwren, the court scribe, who praised me for my neat lettering and well-inked illustrations, and confide that I was already apprenticed to the royal assassin, and thus could not follow his writing trade. Nor could I divulge to Chade, my master in the Diplomacy of the Knife, the frustrating brutality I endured trying to learn the ways of the Skill from Galen the Skill Master. And to no one did I dare speak openly of my emerging proclivity for the Wit, the ancient beast magic, said to be a perversion and a taint to any who used it. | Меня всегда мучило одиночество человека, выросшего среди интриг и тайн, человека, который никому не может полностью открыть свое сердце. Я не мог пойти к Федврену, замковому писарю, ценившему меня за умение красиво писать и рисовать, и рассказать ему, что не имею возможности стать его учеником, потому что уже учусь у убийцы, состоящего на службе у короля. Также я не мог открыть Чейду, моему наставнику в дипломатии кинжала, что я вынес, пытаясь овладеть основами королевской магии у мастера Силы Галена. И ни одному человеку не смел я открыто говорить о моей склонности к Дару, древней магии, считавшейся извращенным и позорным умением. |
| Not even to Molly. | Даже Молли. |
| Molly was that most cherished of items: a genuine refuge. She had absolutely nothing to do with my day-to-day life. It was not just that she was female, though that was mystery enough to me. I was raised almost entirely in the company of men, bereft not only of my natural mother and father, but of any blood relations that would openly acknowledge me. As a child, my care was entrusted to Burrich, the gruff stablemaster who had once been my father's right-hand man. The stable hands and the guards were my daily companions. Then as now, there were women in the guard companies, though not so many then as now. But like their male comrades, they had duties to perform, and lives and families of their own when they were not on watch. I could not claim their time. I had no mother, nor sisters or aunts of my own. There were no women who offered me the special tenderness said to be the province of women. | Из всего, что было у меня, Молли была наибольшей драгоценностью, истинным утешением. Она не имела ничего общего с моей повседневной жизнью. Дело не только в том, что она была женщиной, хотя в этом и таилось для меня что-то загадочное и непонятное. Я рос почти исключительно в мужском обществе, лишенный не только матери и отца, но и других кровных родственников, которые бы открыто признавали меня. Еще ребенком меня отдали на воспитание Барричу — суровому главному конюшему, некогда бывшему правой рукой моего отца. Моими товарищами были конюхи и стражники. В те времена, как и сейчас, в военных отрядах имелись женщины, хотя и не так много, как теперь. Но, как и у мужчин, у них были четкие обязанности, и когда они не стояли на посту, то занимались собственными семьями. Я не мог отнимать у них время. У меня не было ни матери, ни сестер, ни теток. Не нашлось ни одной женщины, предложившей мне ту особую нежность, которую, как говорят, может дать только представительница прекрасного пола. |
| None save Molly. She was but a year or two older than myself, and growing the same way a sprig of greenery forces its way up through a gap in the cobblestones. Neither her father's near-constant drunkenness and frequent brutality nor the grinding chores of a child trying to maintain the pretense of both home and family business could crush her. When I first met her, she was as wild and wary as a fox cub. Molly Nosebleed she was called among the street children. She often bore the marks of the beatings her father gave her. Despite his cruelty, she cared for him. I never understood that. He would grumble and berate her even as she tottered him home after one of his binges and put him to bed. And when he awoke, he never had any remorse for his drunkenness and harsh words. There were only more criticisms: Why hadn't the chandlery been swept and fresh strewing herbs put on the floor? Why hadn't she tended the beehives, when they were nearly out of honey to sell? Why had she let the fire go out under the tallow pot? I was mute witness more times than I care to remember. | Ни одной, кроме Молли. Она была всего на год или два старше меня и росла подобно зеленому побегу, пробивающемуся сквозь щель в булыжной мостовой. Ни пьянство и жестокость отца, ни изнурительный труд подростка, пытающегося содержать дом и продолжать семейное дело, не смогли сокрушить ее. Когда я впервые встретил ее, она была дикой и настороженной, как лисенок. Молли Расквашенный Нос, так звали ее уличные мальчишки. Она часто бывала вся в синяках от побоев своего отца. Несмотря на его жестокость, Молли, однако, любила его. Я никогда не мог этого понять. Он упрекал и ругал дочь, даже когда она тащила его домой после очередной попойки и укладывала в постель. А проснувшись, никогда не испытывал раскаяния за свое пьянство и грубость. Были только новые придирки: почему мастерская не выметена и пол не посыпан свежей травой, почему Молли не ухаживает за пчелиными ульями, когда мед для продажи почти кончился, почему не уследила за огнем под котелком с воском… Я был этому свидетелем гораздо чаще, чем мне бы хотелось. |
| But through it all, Molly grew. She flowered, one sudden summer, into a young woman who left me in awe of her capable ways and womanly charms. For her part, she seemed totally unaware of how her eyes could meet mine and turn my tongue to leather in my mouth. No magic I possessed, no Skill, no Wit, was proof against the accidental touch of her hand against mine, nor could defend me against the awkwardness that overwhelmed me at the quirk of her smile. | Но, несмотря на все это, Молли росла. И в одно прекрасное лето она внезапно расцвела в молодую женщину, которая заставила меня благоговеть перед ее очарованием. Что до нее, то она, по-видимому, совершенно не подозревала о том, что глаза ее, встретившись с моими, лишают меня дара речи. Никакая магия — ни Сила, ни Дар, которыми я обладал, — не могла защитить меня от случайного прикосновения ее руки и от смущения, в которое меня повергала ее улыбка. |
| Should I catalog her hair flowing with the wind, or detail how the color of her eyes shifted from dark amber to rich brown depending on her mood and the color of her gown? I would catch a glimpse of her scarlet skirts and red shawl among the market throng, and suddenly be aware of no one else. These are magics I witnessed, and though I might set them down on paper, no other could ever work them with such skill. | Стоит ли мне описывать ее летящие по ветру волосы или рассказывать, как цвет ее глаз менялся от темно-янтарного до карего в зависимости от ее настроения или тона ее платья? Заметив ее алую юбку и красную шаль среди рыночной толпы, я внезапно переставал видеть людей, сновавших вокруг. Вот магия, которой я был свидетелем, и хотя мог бы описать ее, никто другой не сумел бы воспользоваться ею. |
| How did I court her? With a boy's clumsy gallantries, gaping after her like a simpleton watching the whirling disks of a juggler. She knew I loved her before I did. And she let me court her, although I was a few years younger than she, and not one of the town boys and possessed of small prospects as far as she knew. She thought I was the scribe's errand boy, a part-time helper in the stables, a Keep runner. She never suspected I was the Bastard, the unacknowledged son that had toppled Prince Chivalry from his place in the line of succession. That alone was a big enough secret. Of my magics and my other profession, she knew nothing. | Как я ухаживал за Молли? Я был неуклюжим мальчишкой и глядел на нее, раскрыв рот, подобно дурачку, который таращится на сверкающие диски бродячего жонглера. Полагаю, она первой поняла, что я влюблен в нее. И она позволила мне ухаживать за ней, хотя я был на несколько лет младше, не жил в городе и, насколько она знала, не имел перспективной профессии. Она думала, что я посыльный из замка, от случая к случаю подрабатывающий в конюшнях. Она так и не заподозрила, что я бастард, непризнанный сын наследного принца Чивэла, столкнувший его с пути к трону. Это само по себе было величайшей тайной. О моих магических способностях и о моей настоящей профессии Молли не знала ничего. |
| Maybe that was why I could love her. It was certainly why I lost her. I let the secrets and failures and pains of my other lives keep me too busy. There were magics to learn, secrets to ferret out, men to kill, intrigues to survive. Surrounded by them, it never occurred to me that I could turn to Molly for a measure of the hope and understanding that eluded me everywhere else. She was apart from these things, unsullied by them. I carefully preserved her from any touch of them. I never tried to draw her into my world. Instead, I went to hers, to the fishing and shipping port town where she sold candles and honey in her shop, and shopped in the market, and, sometimes, walked on the beaches with me. To me, it was enough that she existed for me to love. I did not even dare to hope she might return that feeling. | Может быть, именно поэтому я смог полюбить ее. И, безусловно, поэтому потерял. Я позволил тайнам, падениям и боли других моих жизней поглотить слишком много моего времени и внимания. Была магия, которой надо учиться, тайны, которые надо разнюхивать, люди, которых надо убивать, и интриги, в которых надо уцелеть. Из-за всего этого мне никогда не приходило в голову обратиться к Молли за поддержкой и пониманием, которых не мог дать мне никто, кроме нее. Она не имела отношения ко всему этому и не была запятнана ничем. Я старательно оберегал ее от любого прикосновения к этим сферам своей жизни. Никогда не пытался втянуть в свои дела. Вместо этого я окунался в ее мир — мир рыбной ловли и кораблей портового города. Молли продавала свечи и мед, делала покупки на рынке, а иногда гуляла со мной по пляжу. Чтобы любить ее, мне было достаточно самого факта ее существования. Я не смел и надеяться, что она может ответить на мое чувство. |
| There came a time when my training in the Skill ground me into a misery so deep I did not think I could survive it. I could not forgive myself for being unable to learn it; I could not imagine that my failure might not matter to others. I cloaked my despair in surly withdrawal. I let the long weeks pass, and never saw her or even sent her word that I thought of her. Finally, when there was no one else that I could turn to, I sought her. Too late. I arrived at the Beebalm Chandlery in Buckkeep Town one afternoon, gifts in hand, in time to see her leaving. Not alone. With Jade, a fine broad-chested seaman, with a bold earring in one ear and the sure masculinity of his superior years. Unnoticed, defeated, I slunk away and watched them walk off arm in arm. I watched her go, and I let her go, and in the months that followed, I tried to convince myself that my heart had let her go as well. I wonder what would have happened if I had run after them that afternoon, if I had begged one last word of her. Odd, to think of so many events turning upon a boy's misplaced pride and his schooled acceptance of defeats. I set her out of my thoughts, and spoke of her to no one. I got on with my life. | Пришло время, когда обучение Силе ввергло меня в отчаяние столь глубокое, что я не надеялся пережить его. Я не мог простить себя за то, что оказался неспособен овладеть Силой; не мог вообразить, что мой провал может быть совершенно безразличен другим людям. Я погрузился в свое отчаяние в угрюмом самоустранении. Прошли долгие недели, в течение которых я не видел Молли и не послал ей никакой весточки о том, что думаю о ней. В конце концов, когда больше обратиться мне было не к кому, я все же нашел ее. Слишком поздно. Однажды вечером я пришел в «Пчелиный бальзам» с корзиной подарков и как раз успел увидеть, как Молли уходит. Не одна. С Джедом, красивым широкоплечим моряком с шикарной серьгой в одном ухе, в расцвете его мужской зрелости. Незамеченный, сраженный, я скользнул в сторону и наблюдал, как они рука об руку идут от свечной мастерской. Я смотрел, как Молли уходит, и позволил ей уйти, а в последующие месяцы пытался убедить себя, что мое сердце тоже отпустило ее. Не знаю, что могло бы случиться, если бы я побежал за ними тем вечером и вымолил у нее одно последнее слово. Странно думать, как много событий может произойти из-за неуместной гордости мальчика, приученного к поражениям. Я выбросил Молли из головы и ни с кем не говорил о ней. Я продолжал жить. |
| King Shrewd sent me as his assassin with a great caravan of folk going to witness the pledging of the Mountain Princess Kettricken as Prince Verity's bride. My mission was to quietly cause the death of her older brother, Prince Rurisk, subtly of course, so that she would be left the sole heir to the Mountain throne. But what I found when I arrived there was a web of deceit and lies engineered by my youngest uncle, Prince Regal, who hoped to topple Verity from the line of succession and claim the Princess as his own bride. I was the pawn he would sacrifice for this goal; and I was the pawn who instead toppled the game pieces around him, bringing his wrath and vengeance down on myself, but saving the crown and the Princess for Prince Verity. I do not think this was heroism. Nor do I think it was petty spite wreaked on one who had always bullied and belittled me. It was the act of a boy becoming a man, and doing what I had sworn to do years before I comprehended the cost of such an oath. The price was my healthy young body, so long taken for granted. | Король Шрюд послал меня в качестве личного убийцы с огромным караваном, отправленным засвидетельствовать обет горной принцессы Кетриккен, которая должна была стать женой принца Верити. Мне надлежало устранить ее старшего брата, принца Руриска, с тем чтобы Кетриккен осталась единственной наследницей трона Горного Королевства. Но, прибыв туда, я натолкнулся на паутину обмана и лжи, сотканную моим младшим дядей, принцем Регалом, который задумал уничтожить Верити и сам претендовал на руку принцессы. Я был пешкой, которой он собирался пожертвовать в этой комбинации. И я был пешкой, которая неожиданно опрокинула другие фигуры, расставленные им. Ярость и месть Регала обрушились на меня, но я сохранил для Верити его корону и его невесту. Не думаю, что это был героизм. И не думаю, что это была простая месть человеку, который всегда унижал и оскорблял меня. Это был поступок мальчика, становящегося мужчиной и выполнившего клятву, данную много лет назад, еще до того, как я понял ее цену. Я заплатил за это своим здоровьем, которое так долго считал чем-то само собой разумеющимся. |