|
[Alpha]
|
parallel languages reading service available in mobile learn English, while reading favorite books 1500 books in our base at the moment all texts are presented for educational purposes (learning foreign languages) |
full version |
|
 give us a feedback!
|
| Charles Stross | Чарльз Стросс |
| SINGULARITY SKY | НЕБО СИНГУЛЯРНОСТИ |
| Prologue | ПРОЛОГ |
| The day war was declared, a rain of telephones fell clattering to the cobblestones from the skies above Novy Petrograd. Some of them had half melted in the heat of reentry; others pinged and ticked, cooling rapidly in the postdawn chill. An inquisitive pigeon hopped close, head cocked to one side; it pecked at the shiny case of one such device, then fluttered away in alarm when it beeped. A tinny voice spoke: “Hello? Will you entertain us?” The Festival had come to Rochard’s World. | В день, когда была объявлена война, по булыжным мостовым Нового Петрограда заклацал телефонный дождь. Какие-то телефоны полурасплавились при входе в атмосферу, другие чуть позванивали и потрескивали, быстро остывая на утренней прохладе. Один любопытный голубь подобрался поближе, склонив голову набок, клюнул блестящий корпус устройства и отскочил, хлопая крыльями, когда тот пискнул и спросил жестяным голоском: |
| A skinny street urchin was one of the first victims of the assault on the economic integrity of the New Republic’s youngest colony world. Rudi — nobody knew his patronymic, or indeed his father — spotted one of the phones lying in the gutter of a filthy alleyway as he went about his daily work, a malodorous sack wrapped around his skinny shoulders like a soldier’s bedroll. The telephone lay on the chipped stones, gleaming like polished gunmetal: he glanced around furtively before picking it up, in case the gentleman who must have dropped it was still nearby. When it chirped he nearly dropped it out of fear: a machine! Machines were upper-class and forbidden, guarded by the grim faces and gray uniforms of authority. Nevertheless, if he brought it home to Uncle Schmuel, there might be good eating: better than he could buy with the proceeds of the day’s sackful of dog turds for the tannery. He turned it over in his hands, wondering how to shut it up, and a tinny voice spoke: “Hello? Will you entertain us?” Rudi nearly dropped the phone and ran, but curiosity held him back for a moment: “Why?” | – Алло? Чем можете нас развлечь? На Рохард пришел Фестиваль. Первой жертвой атаки на экономику самого молодого колониального мира Новой Республики стал тощий уличный мальчишка. Руди – его отчества, как и отца, естественно, никто никогда не знал – шел на свою ежедневную работу, завернувшись в вонючий мешок, как в солдатскую скатку, и в сточной канаве грязного переулка заметил телефон. Тот лежал на выщербленных булыжниках, поблескивая, как начищенный пистолет. Руди сторожко оглянулся по сторонам: вдруг состоятельный господин, который его обронил, еще поблизости? Когда телефон чирикнул, Руди чуть его не выронил с перепугу: машина! Машины дозволялись только высшему классу, и охраняли их суровые лица и серые мундиры власти. Но если Руди принесет это домой дяде Шмуэлю, тот сможет выручить за эту штуку много хорошей еды, уж куда больше, чем можно купить на деньги, которые дадут за мешок собачьего дерьма на дубильном заводе. Мальчишка повертел телефончик в руках, думая, как бы заставить его заткнуться, и жестяной голосок повторил: – Алло? Как вы можете нас развлечь? Руди чуть не бросил телефон и не рванул прочь, но любопытство его на миг удержало. – А зачем? |
| “Entertain us and we will give you anything you want.” | – Развлеките нас, и мы дадим вам все, что вы захотите. |
| Rudi’s eyes widened. The metal wafer gleamed with promise between his cupped hands. He remembered the fairy stories his eldest sister used to tell before the coughing sickness took her, tales of magic lamps and magicians and djinn that he was sure Father Borozovski would condemn as infidel nonsense; and his need for escape from the dull brutality of everyday life did battle with his natural pessimism — the pessimism of barely more than a decade of backbreaking labor. Realism won. What he said was not, I want a magic flying carpet and a purse full of gold roubles or I want to be Prince Mikhail in his royal palace, but, “Can you feed my family?” | У Руди глаза на лоб полезли. Металлическая пластинка поблескивала в сложенных ладонях. Вспомнились волшебные сказки, которые старшая сестра любила рассказывать, пока кашель не свел ее в могилу. Всякие истории про чудесные лампы, колдунов, джиннов и прочее, что отец Борозовский обязательно проклял бы как языческую чушь. И в душе Руди схватились желание сбежать от унылой тяжелой жизни и пессимизм, выработанный почти десятилетием хребтовой безнадежной работы. Победил реализм. Руди не сказал: «Хочу ковер-самолет», или «Хочу кошелек, полный золотых рублей», или «Хочу быть князем Михаилом и жить в царском дворце». Сказал он другое: – Родных моих кормить будешь? |
| “Yes. Entertain us, and we will feed your family.” | – Да. Развлеки нас, и мы будем кормить твоих родных. |
| Rudi racked his brains, having no idea how to go about this exotic task; then he blinked. It was obvious! | Руди обшарил все закоулки мозгов, понятия не имея, как взяться за такое дурацкое дело. Потом заморгал: как же он не допер! Это же так просто! Поднеся телефон ко рту, он прошептал: |
| He held the phone to his mouth, and whispered, “Do you want me to tell you a story?” By the end of that day, when the manna had begun to fall from orbit and men’s dreams were coming to life like strange vines blooming after rain in the desert, Rudi and his family— sick mother, drunken uncle, and seven siblings — were no longer part of the political economy of the New Republic. | – Рассказать тебе сказку? К концу дня, когда с орбиты посыпалась манна, и мечты людей ожили, как колючие лианы в пустыне после дождя, Руди и его родные – больная мать, пьяница-дядя и семеро братьев и сестер – уже не входили в экономическую систему Новой Республики. |
| War had been declared. | Война была объявлена.* * * |
| Deep in the outer reaches of the star system, the Festival’s constructor fleet created structure out of dead mass. The Festival fleet traveled light, packed down into migratory starwisps that disdained the scurrying FTL of merely human clades. When it arrived, fusion pods burned bright as insectile A-life spawned furiously in the frigid depths of the outer system. Once the habitats were complete and moved into orbit around the destination planet, the Festival travelers would emerge from aestivation, ready to trade and listen. | В глубинах далекой космической системы строительный флот Фестиваля создавал из мертвой массы конструкцию. Флот передвигался налегке. Составляющие его звездные парусники оставляли за флагом любые ползающие быстрее света суда всех ветвей обыкновенного человечества. По прибытии на место ядерные двигатели модулей вспыхивали, напоминая яркую игру инсектоидной искусственной жизни в ледяных пучинах периферийных галактик. Как только обитаемые базы выводились на орбиту вокруг намеченной планеты, выходили из спячки путники Фестиваля, готовые торговать и слушать. |
| Rochard’s World was a backwater colony of the New Republic, itself not exactly the most forward-looking of post-Diaspora human civilizations. With a limited industrial base to attract trade — limited by statute, as well as by ability — few eyes scanned the heavens for the telltale signatures of visiting ships. Only the spaceport, balanced in ground-synchronous orbit, kept a watch, and that was focused on the inner-system ecliptic. The Festival fleet had dismantled a gas giant moon and three comets, begun work on a second moon, and was preparing to rain telephones from orbit before the Imperial Traffic Control Bureau noticed that anything was amiss. | Планета Рохард была захолустной колонией Новой Республики и не самым перспективным из всех человеческих поселений эпохи постдиаспоры. При ограниченной промышленной базе – ограниченной и законом, и возможностями, – которая вряд ли могла привлечь инвестиции, мало кто давал себе труд поднять глаза вверх, выискивая огни прилетающих кораблей. И только космопорт, повисший на геостационарной орбите, следил за небом, да и то больше смотрел внутрь системы, а не наружу. Флот Фестиваля успел демонтировать луну газового гиганта и три кометы, разбирал сейчас вторую луну и готовился запустить с орбиты телефонный дождь, пока Имперский контроль движения почесался заметить, что вообще что-то происходит. |
| Moreover, there was considerable confusion at first. The New Republic was, if not part of the core worlds, not far out of it; whereas the Festival’s origin lay far outside the light cone of the New Republic’s origin, more than a thousand light-years from old anarchist Earth. Although they shared a common ancestry, the New Republic and the Festival had diverged for so many centuries that everything — from their communications protocols to their political economies, by way of their genome — was different. So it was that the Festival orbiters noticed (and ignored) the slow, monochromatic witterings of Imperial Traffic Control. More inexplicably, it did not occur to anybody in the Ducal palace to actually pick up one of the half-melted telephones littering their countryside, and ask, “Who are you and what do you want?” But perhaps this was not so surprising; because by midafternoon Novy Petrograd was in a state of barely controlled civil insurrection. | Более того, сперва вообще была неразбериха. Новая Республика если и не была одним из миров ядра, все же располагалась недалеко от них. Истоки же Фестиваля лежали более чем за тысячу световых лет от старой анархической Земли, за пределами светового конуса истоков Новой Республики. И хотя у Новой Республики и Фестиваля были общие предки, уже столько лет эти цивилизации расходились по разным линиям, что все – от протоколов связи и до политической экономии, не говоря уже о геномах, – было у них различным. Так что это кружащиеся на орбите участники Фестиваля заметили (и благополучно проигнорировали) медленные и монохроматические мигающие сигналы Имперского контроля движения. Труднее понять, почему никому в герцогском дворце не пришло в голову взять один из полурасплавленных телефонов, засыпавших местность, и спросить: «Кто вы такие и что вам надо?» Но это как раз не так уж удивительно, потому что где-то к концу дня Новый Петроград оказался в состоянии почти неконтролируемого гражданского восстания.* * * |
| Burya Rubenstein, the radical journalist, democratic agitator, and sometime political prisoner (living in internal exile on the outskirts of the city, forbidden to return to the father planet — to say nothing of his mistress and sons — for at least another decade) prodded at the silvery artifact on his desk with a finger stained black from the leaky barrel of his pen. “You say these have been falling everywhere?” he stated, ominously quietly. | Буря Рубинштейн, радикальный журналист, демократический агитатор, а бывало, что и политзаключенный (живущий в ссылке на окраине города под запретом возврата на родную планету, к подруге и сыновьям, в течение как минимум десяти лет), потыкал в серебристую штуку на столе пальцем, замазанным чернилами из текущей авторучки. – И вы говорите, они повсюду падают? – спросил он зловеще спокойным голосом. Маркус Вольф кивнул: |
| Marcus Wolff nodded. “All over town. Misha wired me from the back country to say it’s happening there, too. The Duke’s men are out in force with brooms and sacks, picking them up, but there are too many for them. Other things, too.“ | – По всему городу. Миша мне телеграфировал из своей деревни, что у них там то же самое. Люди герцога в полном составе бегают с мешками и метлами, собирая этот мусор, но его слишком много. И еще всякое сыпется. |
| “Other things.” It wasn’t phrased as a question, but Burya’s raised eyebrow made his meaning clear. | – Всякое. Интонация не была вопросительной, но поднятые брови Бури не оставляли сомнений, что это вопрос. |
| “Things falling from the skies — and not the usual rain of frogs!” Oleg Timoshevski bounced up and down excitedly, nearly upsetting one of the typecases that sat on the kitchen table beside him, part of the unlicensed printing press that Rubenstein has established on peril of another decade’s internal exile. “The things — like a telephone, I think, at least they talk back when you ask them something — all say the same thing; entertain us, educate us, we will give you anything you want in return! And they do! I saw a bicycle fall from the skies with my own eyes! And all because Georgi Pavlovich said he wanted one, and told the machine the story of Roland while he waited.” | – Всякие штуки сыплются с неба, и это не какой-нибудь дождь из лягушек! – Олег Тимошевский возбужденно подпрыгнул и сел, чуть не свалив с кухонного стола наборную кассу – из нелицензированной типографии, которую Рубинштейн организовал, рискуя еще десятью годами административной ссылки. – Эти штуки – вроде телефонов, похоже. Потому что они отвечают, когда к ним обращаются. Они все одно и то же говорят: «Развлеките нас, обучите нас, а мы за это дадим все, что попросите!» И дают! Я своими глазами видел, как с неба велосипед упал! Просто Георгий Павлович сказал, что хочет велосипед, а пока ждал, рассказал этой машине историю про Роланда. |
| “I find this hard to believe. Perhaps we should put it to the test?” Burya grinned wolfishly, in a way that reminded Marcus of the old days, when Burya had a fire in his belly, a revolver in his hand, and the ear of ten thousand workers of the Rail-yard Engineering Union during the abortive October Uprising twelve years earlier. “Certainly if our mysterious benefactors are happy to trade bicycles for old stories, I wonder what they might be willing to exchange for a general theory of postindustrial political economy?” | – Что-то мне с трудом верится. Давай-ка немножечко проверим… – Буря улыбнулся по-волчьи, и Маркус вспомнил прежние дни, когда у Бури был огонь в груди, револьвер в руке, а во рту язык, которого слушались десять тысяч работяг Союза строителей-железнодорожников во время неудачного Октябрьского восстания, двенадцать лет назад. – Уж если наши таинственные благодетели готовы платить велосипедами за старые басни, то интересно, что они готовы дать за общую теорию постиндустриальной политэкономии? |