|
[Alpha]
|
parallel languages reading service available in mobile learn English, while reading favorite books 1500 books in our base at the moment all texts are presented for educational purposes (learning foreign languages) |
full version |
|
 give us a feedback!
|
| Cecil S. Forester | Сесил Скотт Форестер |
| Lord Hornblower | Лорд Хорнблауэр |
| Chapter I | Глава I |
| The chapel stall of carved oak on which Sir Horatio Hornblower was sitting was most uncomfortable, and the sermon which the Dean of Westminster was preaching was deadly dull. Hornblower fidgeted like a child, and like a child he peered round the chapel and at the congregation to distract his mind from his physical troubles. Over his head soared the exquisite fan tracery of what Hornblower soberly decided was the most beautiful building in the world; there was something mathematically satisfactory in the way the spreading patterns met and re-met, a sort of inspired logic. The nameless workmen who had done that carving must have been far-sighted, creative men. | Церковная скамья из резного дуба, на которой сидел сэр Горацио Хорнблауэр, была жутко неудобной, а проповедь, которую читал декан Вестминстерского собора — смертельно унылой. Хорнблауэр ерзал, словно дитя, и так же, как ребенок, разглядывал часовню и прихожан, чтобы отвлечься от испытываемых физических неудобств. Над его головой парили изысканные узоры здания, которое Хорнблауэр справедливо оценивал как самое красивое в мире: было что-то математически совершенное в том, как шли, то встречаясь, то расходясь, то вновь сплетаясь, линии узора — своего рода вдохновленная логика. Безвестные рабочие, делавшие этот орнамент, были, похоже, прозорливыми, творческими людьми. |
| The sermon was still going on, and Hornblower feared that when it was finished there would be some more singing, more of those high-pitched noises from the surpliced choirboys which would distress him painfully again, more painfully than the sermon or the oaken stall. This was the price he had to pay for having a ribbon and star to wear, for being a Knight of the Most Honourable Order of the Bath; as he was known to be on sick leave in England—and fully convalescent—he could not possibly evade attendance at this, the most important ceremonial of the Order. Certainly the chapel looked effective enough, the dull sunshine which made its way through the windows being reflected and multiplied into a soul-stirring glow by the knights’ crimson mantles and flashing orders. There was at least this to be said for this pomp and vanity; it was certainly beautiful in a strange, effective way, even without regard to historical associations. Maybe the stall on which he sat had in earlier years caused the same discomfort to Hawke or Anson; maybe Marlborough, in crimson and white similar to his own, had fidgeted and fretted through a similar sermon. | Проповедь продолжалась, кроме того, Хорнблауэр опасался, что по ее окончании будут еще петь, и разряженные в стихари певчие, издавая эти визгливые звуки, будут мучить его даже сильнее, чем проповедь или дубовая скамья. Такова цена за право носить ленту и звезду, за право быть кавалером досточтимейшего ордена Бани. Поскольку он, как известно, находился в отпуске по болезни в Англии, и совершенно поправился, то не мог уклониться от участия в этой самой важной церемонии ордена. Несомненно, часовня выглядела достаточно впечатляюще: тусклый свет, пробиваясь сквозь окна, отражался и множился в блеске орденов, разжигая темно-красные мантии рыцарей. Это было, по меньшей мере, поводом для гордости и тщеславия: в этом была причудливая, трогающая красота, даже если не затрагивать исторические ассоциации. Возможно скамья, на которой он сидел, ранее причиняла такие же неудобства Хоку или Энсону;[1] возможно Мальборо,[2] в малиновом и белом, как и он сам сейчас, раздражался и нервничал, слушая такую же проповедь. |
| The important-looking person over there with a silver gilt crown on his head and velvet tabard embroidered in the royal arms was merely Bath King-at-Arms, some well-connected fellow who had this well-paid sinecure and could doubtless comfort himself, while sitting through the sermon, with the thought that he was earning his living by doing so once a year. Beside him was the Prince Regent, the Sovereign of the Order, his scarlet face at odds with the crimson of his mantle. And there were soldiers, generals and colonels, with whose faces he was unfamiliar. But elsewhere in the chapel there were men with whom he was proud to share the brotherhood of the Order—Lord St. Vincent, huge and grim, the man who took his fleet down into the heart of a Spanish squadron twice its strength; Duncan, who destroyed the Dutch Navy at Camperdown; and a dozen more of admirals and captains, some of them even junior to him in the Navy List—Lydiard, who captured the Pomona off Havannah; Samuel Hood, who commanded the Zealous at the Nile; and Yeo, who stormed the fort at El Muro. There was something pleasant and heartwarming at being a member of the same chivalrous Order as men like these—ridiculous, but true. And there were three times as many heroes as these, brother-knights also still at sea (for the ones present here were only those with shore appointments or on leave) making the final desperate effort to tear down the Napoleonic Empire. Hornblower felt a surge of patriotic emotion within him; his spirit soared, and then he incontinently began to analyse this wave of emotion and to wonder how much of it was due to the romantic beauty of his surroundings. | Сановного вида человек невдалеке, с серебряной с позолотой короной на голове и в бархатном плаще, вышитом королевским гербом, был не более чем Оружейным королем Ордена Бани[3] одним весьма обросшим связями субъектом, который заполучил эту хорошо оплачиваемую синекуру и мог, сидя на проповеди, успокаивать себя мыслью, что зарабатывает на жизнь, поступая подобным образом лишь раз в год. Рядом стоял принц-регент, суверен ордена. Его багровое лицо соперничало яркостью с темно-красной мантией. Еще здесь присутствовали армейские генералы и полковники, чьи лица были незнакомы ему. Зато в другой стороне часовни стояли люди, с которыми он был горд разделить членство в ордене — лорд Сент-Винсент,[4] огромный и мрачный — человек, проведший флот через сердце в два раза более сильной испанской эскадры; Дункан,[5] который разгромил голландский флот при Кампердауне;[6] и еще больше дюжины адмиралов и капитанов. Некоторые из них стояли даже ниже него в Капитанском списке: Лидъярд, захвативший «Помону» у Гаваны; Сэмюэль Худ,[7] который командовал «Рьяным» на Ниле; и Ео, штурмовавший форт при Эль-Mуро. Было приятно и волнующе состоять членом одного с ними рыцарского Ордена — странное ощущение, но верное. А втрое большее количество таких же, как они, героев находилось все ещё в море — на церемонию собрались лишь те, кто нес службу на берегу или находился в отпуске. Остальные братья-рыцари прилагали последние отчаянные усилия, необходимые для сокрушения наполеоновской империи. Хорнблауэр почувствовал прилив патриотизма; он пришел в возвышенное состояние, и тотчас начал анализировать эту бурю эмоций и задаваться вопросом: в какой мере это чувство продиктовано окружавшей его романтичной красотой обстановки. |
| A uniformed naval lieutenant had made his way into the chapel, and stood hesitating for a moment before discovering Lord St. Vincent and hastening to him, offering him the large despatch (whose seals were already broken) which he held in his hand. No one was paying any attention to the sermon now—the cream of the Royal Navy were all craning round, peering at St. Vincent as he read the despatch, which had clearly arrived from the Admiralty at the other end of Whitehall. The Dean’s voice wavered, and then he rallied gamely, droning on to deaf ears, and ears which remained deaf for a long time, for St. Vincent, having read the despatch through once without any change of expression in his craggy face, immediately turned back to the beginning and read it through again. St. Vincent who had so boldly risked the fate of England on a single prompt decision at the battle which gave him his title was nevertheless not a man to plunge hastily into action where there was time to think. | Одетый в военно-морскую форму лейтенант пробился в часовню, застыл, колеблясь, на мгновение, затем, обнаружив лорда Сент-Винсента, поспешил к нему, держа в руке большой пакет со вскрытыми уже печатями. Теперь на проповедь никто не обращал никакого внимания — сливки Королевского флота вытягивали шеи, глядя, как Сент-Винсент читает депешу, которая, понятно, прибыла из Адмиралтейства, находящегося на другом конце Уайт-холла. Голос декана дрогнул, затем окреп и продолжил натужно зудеть в неслышащих ушах, которые еще долго оставались глухи к нему, поскольку Сент-Винсент, чье морщинистое лицо сохраняло невозмутимое выражение, прочитав депешу, немедленно вернулся к началу и перечитал её вновь. Сент-Винсент, который так смело рисковал судьбой Англии, мгновенно приняв единственно верное решение в сражении, которое принесло ему его титул, не был, однако, человеком, который торопливо ринулся бы действовать тогда, когда имелось время подумать. |
| He finished his second reading, folded the despatch, and then swept his gaze round the chapel. Two score Knights of the Bath stiffened with excitement and hoped to catch his eye. St. Vincent rose to his feet and clasped his crimson cloak about him; he threw a word to the waiting lieutenant, and then, seizing his plumed hat, proceeded to hobble stiffly out of the chapel. Attention immediately transferred itself to the lieutenant, who was watched by every eye as he walked across the transept, and Hornblower stirred uncomfortably, his heart beating fast, as he realised that the lieutenant was beading straight for him. | Он закончил перечитывать депешу, свернул ее, затем пристально оглядел собравшихся в часовне. Рыцари ордена Бани взволнованно напряглись, рассчитывая поймать его взгляд. Сент-Винсент поднялся, застегнул свой темно-красный плащ; бросил слово ожидавшему лейтенанту и, подхватив шляпу с плюмажем, заковылял к выходу из часовни. Внимание немедленно переместилось на лейтенанта, которого можно было видеть отовсюду, поскольку он шел поперек трансепта. От возбуждения сердце Хорнблауэра забилось быстрее, он напрягся, так как понял, что лейтенант направляется прямо к нему. |
| “His Lordship’s compliments, sir,” said the lieutenant, “and he would like a word with you immediately.” | — Примите от его светлости наилучшие пожелания, сэр, — сказал лейтенант, — Он хотел бы переговорить с вами немедленно. |
| Now it was Hornblower’s turn to fasten his mantle and to remember to pick up his plumed hat. He must at all costs appear nonchalant, and give to the assembled Knights no chance to smile at him for appearing flustered at this summons from the First Lord. He must look as if he was accustomed to this sort of thing every day. He stepped negligently out of his stall; his sword made its way between his legs and only by the mercy of Providence was he saved from tumbling headlong. He recovered himself with a clatter of spurs and scabbard, and set himself to stalk with slow dignity down the aisle. Every eye was on him; the Army officers present must be feeling merely a disinterested curiosity, but the Navy—Lydiard and the others—must be wondering what new fantastic turn the naval war had taken, and envying him the adventures and distinction which must await him. At the back of the chapel, in the seats reserved for the privileged public, Hornblower caught sight of Barbara making her way out of her pew to meet him. He smiled nervously at her—he could not trust himself to speak with all those eyes on him—and gave her his arm. He felt the firm touch of her hand upon it, and heard her clear, incisive voice; of course Barbara would not be awed by the fact that everyone was watching them. “Further trouble, I suppose, dear?” said Barbara. “I suppose so,” mumbled Hornblower. | Теперь настала очередь Хорнблауэра скреплять мантию и не забыть подобрать свою шляпу с плюмажем. Он должен был любой ценой сохранить беспечный вид и не дать собравшимся рыцарям ни одного шанса для насмешки над его волнением из-за вызова к Первому лорду. Он должен выглядеть так, как будто подобные вещи случались с ним каждый день. Он небрежно встал со скамьи, шпага запуталась у него между ногами, и только милосердием провидения он избежал кувырка головой вперед. Восстановив равновесие, он, звеня шпорами и ножнами, сосредоточился, чтобы проследовать с неторопливым достоинством через проход между рядами. Все смотрели на него: армейские офицеры должны чувствовать простое незаинтересованное любопытство, но флотские — Лидъярд и другие — будут задаваться вопросом, какой новый фантастический оборот приняла морская война, и завидовать возможностям отличиться, которые могли бы предоставиться им. В задней части церкви, на местах, предназначенных для привилегированной публики, Хорнблауэр заметил Барбару, пробирающуюся со своей скамьи, чтобы встретить его. Он нервно улыбнулся ей, не доверяя своему голосу пока все смотрят на него, и подал руку. Он чувствовал крепкое пожатие ее руки, и слышал ее чистый, звучный голос: Барбару, конечно, не смущало, что их все видели. — Какие-то неприятности, я полагаю, дорогой? — спросила Барбара. — Полагаю, да, — пробормотал Хорнблауэр. |
| Beyond the door St. Vincent was awaiting them, the little wind tossing the ostrich feathers of his hat and ruffling the crimson cloak of silk. His massive legs bulged the white silk trunk hose; and he was pacing up and down on huge, gouty, deformed feet that distorted the white silk shoes. But the fantastic costume in no way detracted from the grim dignity of the man. Barbara slipped her arm out of Hornblower’s and discreetly dropped back to allow the two men to converse in private. | За дверьми их ждал Сент-Винсент, слабый ветер покачивал страусиные перья его шляпы и морщинил малиновый шелк плаща. Его толстые ноги распирали белые шелковые чулки; он прохаживался взад-вперед на своих массивных, подагрически искривленных ногах, вид которых ещё более искажали белые шелковые ботинки. Но фантастический костюм никоим образом не умалял мрачного достоинства этого человека. Барбара отпустила руку Хорнблауэра и предусмотрительно отстала, чтобы позволить двум мужчинам поговорить наедине. |
| “Sir?” said Hornblower, and then, remembering—he was not used yet to dealings with the peerage—“My lord?” | — Сэр? — произнес Хорнблауэр, и затем, спохватившись — все же он редко общался с людьми обладающими званием пэра, поправился, — Милорд. |
| “You’re ready for active service now, Hornblower?” | — Вы готовы к несению действительной службы тотчас же, Хорнблауэр? |
| “Yes, my lord.” | — Да, милорд. |
| “You’ll have to start tonight.” | — Вам предстоит начать сегодня вечером. |
| “Aye aye, sir—my lord.” | — Есть, сэр… милорд. |
| “When they bring my damned coach up I’ll take you to the Admiralty and give you your orders.” St. Vincent lifted his voice in a bellow that had hailed the maintop in West Indian hurricanes. “Haven’t they got those damned horses in yet, Johnson?” | — Когда они подадут мою проклятую карету, я отвезу вас в Адмиралтейство и передам вам ваши приказы. — Сент-Винсент возвысил голос до рева, который долетал до грот-мачты в вест-индский ураган. — Неужели они никогда не подадут этих проклятых лошадей, Джонсон? |
| St. Vincent caught sight of Barbara over Hornblower’s shoulder, | Cент-Винсент заметил Барбару за плечом Хорнблауэра. |
| “Your servant, ma’am” he said; he took off the plumed hat and held it across his breast as he bowed; age and gout and a lifetime at sea had not deprived him of the courtly graces, but the business of the country still had first call upon his attention, and he turned back immediately to Hornblower. | — Ваш слуга, мадам, — сказал он, снял шляпу и, прижав ее к груди, поклонился. Старость и подагра, вся жизнь, проведенная в море, не лишили его изысканных манер, но дела страны все еще занимали его в первую очередь, и он тотчас же обернулся к Хорнблауэру. |