|
[Alpha]
|
сервис для параллельного чтения книг сайт адаптирован под мобильные устройства изучайте английский язык, читая любимые книги 1500 книг в нашей базе на данный момент тексты произведений представлены с образовательной целью (изучение иностранных языков) |
full version |
|
 обратная связь
|
| John Updike | Джон Апдайк |
| Rabbit At Rest The fourth book in the Harry Rabbit Angstrom series | Кролик успокоился |
| Rabbit basks above that old remembered world, rich, at rest. | ...И Кролик наслаждается, он вознесся над этим старым, сохранившимся лишь в воспоминаниях, миром — разбогатевший, успокоившийся.Кролик разбогател |
| – Rabbit Is Rich Food to the indolent is poison, not sustenance. | Что другому хлеб насущный, то погрязшему в праздности — смертельный яд.Жизнь и эпоха Фредерика Дугласа |
| – Life and Times of Frederick Douglass | Часть первая |
| I. FL STANDING amid the tan, excited post-Christmas crowd at the Southwest Florida Regional Airport, Rabbit Angstrom has a funny sudden feeling that what he has come to meet, what's floating in unseen about to land, is not his son Nelson and daughterin-law Pru and their two children but something more ominous and intimately his: his own death, shaped vaguely like an airplane. The sensation chills him, above and beyond the terminal airconditioning. But, then, facing Nelson has made him feel uneasy for thirty years. | ФЛОРИДА Стоя в толпе таких же, как он, загорелых, слегка возбужденных, построждественских встречающих в региональном аэропорту юго-западной Флориды, Кролик Энгстром вдруг замечает в себе невесть откуда взявшееся странное чувство, будто то, с чем ему предстоит вот-вот столкнуться лицом к лицу и ради чего он прибыл сюда, то невидимое, что висит между небом и землей и неотвратимо приближается, — не его сын Нельсон и невестка Пру и двое их детей, а нечто более грозное, касающееся только его и никого больше: его собственная смерть, очертаниями напоминающая самолет. От этого видения его пробирает такой жуткий холод, что куда там всем вместе взятым кондиционерам аэропорта. Впрочем, одна мысль о предстоящем свидании с Нельсоном способна испортить ему настроение — так продолжается вот уже тридцать лет. |
| The airport is relatively new. You drive to it of Exit 21 of Interstate 75 down three miles of divided highway that for all the skinny palms in rows and groomed too-green flat-bladed grass at its sides seems to lead nowhere. There are no billboards or selfadvertising roadside enterprises or those low houses with cooling white-tile roofs that are built by the acre down here. You think you've made a mistake. An anxious red Camaro convertible is pushing in the rearview mirror. | Аэропорт сравнительно новый. Чтобы добраться до него, нужно свернуть с федеральной автострады 75 на съезд 21 и проехать еще три мили по многорядному шоссе, которое, хотя и окаймлено заботливо рядами худосочных пальм и полосами ухоженной, неестественно зеленой бермудской травы, кажется, ведет в никуда. Никаких рекламных щитов, никаких настырно предлагающих себя придорожных закусочных или типичных для здешних мест приземистых жилых домов, крытых жаростойкой белой плиткой, что тянутся вереницей вдоль флоридских дорог. Поневоле начинаешь сомневаться, уж не заехал ли по ошибке куда-то не туда. В зеркале заднего обзора маячит красный «камаро» с открытым верхом, жмет, наступает на пятки. |
| "Harry, there's no need to speed. We're early if anything." | — Гарри, куда ты гонишь? Мы и так приедем с запасом. |
| Janice, Rabbit's wife, said this to him on the way in. What rankled was the tolerant, careful tone she has lately adopted, as if he's prematurely senile. He looked over and watched her tuck back a stubborn fluttering wisp of half-gray hair from her suntoughened little brown nut of a face. "Honey, I'm being tailgated," he explained, and eased back into the right lane and let the speedometer needle quiver back below sixty-five. The Camaro convertible passed in a rush, a.cocoa-brown black chick in a gray felt stewardess's cap at the wheel, her chin and lips pushing forward, not giving him so much as a sideways glance. This rankled, too. From the back, the way they've designed the trunk and bumper, a Camaro seems to have a mouth, two fat metal lips parted as if to hiss. So maybe Harry's being spooked began then. | Это Дженис, жена Кролика, подала реплику, когда они ехали в аэропорт. Его задели не столько слова, сколько преувеличенно невозмутимый, вкрадчивый тон, какой она с недавних пор усвоила, говоря с ним, будто он раньше времени впал в маразм. Он обернулся и поймал ее жест — она откинула непослушную, трепыхавшуюся на ветру прядь густо поседевших волос, которая упрямо норовила упасть на продубленное солнцем, маленькое, коричневое, как орех, лицо. — У меня машина на хвосте висит, дорогуша, — объяснил он и убрался в правый ряд, а стрелка спидометра сдвинулась влево, ниже отметки шестьдесят пять. «Камаро» с откинутым верхом пронесся мимо — за рулем краля цвета какао в серой фетровой шапочке бортпроводницы, подбородок вперед, губы оттопырены, на него даже глаз не скосила. Это его тоже задело. Багажник и бампер у «камаро» сконструированы таким образом, что, когда едешь сзади, кажется, будто перед тобой маячит огромный рот, две пухлые металлические губы, раздвинутые в злобном шипении. Не исключено, что именно в этот момент в душе у Гарри и поселился холодок страха. |
| The terminal when it shows up at last is a long low white building like a bigger version of the sunstruck clinics – dental, chiropractic, arthritic, cardiac, legal, legal-medical – that line the boulevards of this state dedicated to the old. You park at a lot only a few steps away from the door of sliding brown glass: the whole state babies you. Inside, upstairs, where the planes are met, the spaces are long and low and lined in tasteful felt gray like that cocky stewardess's cap and filled with the kind of music you become aware of only when the elevator stops or when the dentist stops drilling. Plucked strings, no vocals, music that's used to being ignored, a kind of carpet in the air, to cover up a silence that might remind you of death. These long low tasteful spaces, as little cluttered by advertisements as the highway, remind Rabbit of something. Air-conditioning ducts, he thinks at first, and then crypts. These are futuristic spaces like those square tunnels in movies that a trick of the camera accelerates into spacewarp to show we're going from one star to the next. 2001, will he be alive? He touches Janice at his side, the sweated white cotton of her tennis dress at the waist, to relieve his sudden sense of doom. Her waist is thicker, has less of a dip, as she grows into that barrel body of women in late middle age, their legs getting skinny, their arms getting loose like cooked chicken coming off the bone. She wears over the sweaty tennis dress an open-weave yellow cardigan hung unbuttoned over her shoulders against the chill of airport airconditioning. He is innocently proud that she looks, in her dress and tan, even to the rings of pallor that sunglasses have left around her eyes, like these other American grandmothers who can afford to be here in this land of constant sunshine and eternal youth. | Когда дорога наконец приводит вас к аэропорту, вы видите длинное, низкое, белое строение, и если бы не внушительные габариты, его можно было бы принять за одну из бесчисленных лечебниц для нокаутированных солнцем пациентов, где им готовы прийти на помощь дантисты или массажисты, специалисты по артрозам и остеохондрозам, кардиологи, юристы широкого профиля и эксперты по вопросам, связанным с медицинским обслуживанием, — словом, одну из тех лечебниц, которыми обсажены бульвары штата Флорида, посвятившего себя заботам о престарелых. Вы припарковываете машину на стоянке всего в нескольких шагах от автоматически раздвигающихся дверей из тонированного коричневого стекла: все в этом штате устроено так, чтобы вы чувствовали на себе его неусыпную материнскую заботу. Наверху, где встречают прибывающие самолеты, внутреннее пространство разделено на длинные низкие отсеки и выдержано в благородном бархатисто-сером тоне, как форменная шапочка на голове у нахалки стюардессы; пространство заполнено музыкой особого сорта — ее дело создавать фон и замечать ее начинаешь, только когда, предположим, вдруг останавливается снующий туда-сюда лифт или дантист выключает свою бормашину. Негромкий перебор гитары, никакого вокала — музыка, смирившаяся с тем, что никто не обращает на нее внимания, мягкий, расстеленный в воздухе ковер, приглушающий тишину, которая может ненароком напомнить вам о смерти. Эти длинные, низкие, элегантные помещения, не загроможденные, как и сама дорога в аэропорт, рекламной мишурой, вызывают у Кролика какие-то смутные ассоциации. Вентиляционные шахты — первое, что приходит ему в голову, потом склепы. В фантастических фильмах любят показывать похожие квадратные в сечении туннели, которые, благодаря разным киношным фокусам, начинают вдруг стремительно убегать в бесконечность, и тогда зритель понимает, что его переносят из одной галактики в другую. 2001[1] — доживет ли он? Он дотрагивается до стоящей рядом с ним Дженис, кладет руку ей на талию, на влажную от пота хлопчатобумажную белую ткань ее теннисного платья, чтобы избавиться от внезапно пронзившего его чувства неизбежности судьбы. Талия у нее становится все толще, перепад между талией и бедрами все меньше, и тело ее постепенно приобретает бочкообразную форму, характерную для женщин на пороге старости; ноги худеют, руки безвольно повисают, как крылышки у переваренной курицы, из которой выскочили косточки. Поверх потного теннисного платья у нее на плечи наброшена незастегнутая ажурная желтая кофта, чтобы не простудиться в кондиционированной прохладе аэропорта. Он испытывает простодушную гордость оттого, что она, в этом своем беленьком платьице, с загаром и даже с бледными кругами от солнцезащитных очков вокруг глаз, выглядит точь-в-точь как все прочие американские бабульки, которым по карману жить здесь, в этом краю негасимого солнца и вечной юности. |
| "Gate A5," Janice says, as if his touch had been a technical question. "From Cleveland by way of Newark," she says, with that businesswoman efficiency she has taken on in middle age, especially since her mother died seven years ago, leaving her the lot, Springer Motors and its assets, one of only two Toyota agencies in the Brewer, Pennsylvania, area: the family all still speak of it as "the lot," since it began as a used-car lot owned and run by Fred Springer, dead Fred Springer, who is reincarnated, his widow Bessie and daughter Janice have the fantasy, in Nelson, both being wiry shrimps with something shifty about them. Which is why Harry and Janice spend half the year in Florida – so Nelson can have free run of the lot. Harry, Chief Sales Representative for over ten years, with him and Charlie Stavros managing it all between them, wasn't even mentioned in Ma Springer's will, for all the years he lived with her in her gloomy big house on Joseph Street and listened to her guff about what a saint Fred was and her complaining about her swollen ankles. Everything went to Janice, as if he was an unmentionable incident in the Springer dynasty. The house on Joseph Street, that Nelson and his family get to live in just for covering the upkeep and taxes, must be worth three hundred thousand now that the yuppies are moving across the mountain from northeast Brewer into the town of Mt. Judge, not to mention the cottage -in the Poconos where even the shacks in the woods have skyrocketed, and the lot land alone, four acres along Route 111 west of the river, might bring close to a million from one of the hi-tech companies that have come into the Brewer area this last decade, to take advantage of the empty factories, the skilled but depressed laboring force, and the old-fashionedly cheap living. Janice is rich. Rabbit would like to share with her the sudden chill he had felt, the shadow of some celestial airplane, but a shell she has grown repels him. The dress at her waist when he touched it felt thick and unresponsive, a damp hide. He is alone with his premonition. | — Выход А5, — говорит Дженис, воспринимая его прикосновение как простой вопрос. — Рейс из Кливленда с посадкой в Ньюарке, — говорит она тоном самостоятельной деловой женщины; деловитость проснулась в ней только в зрелые годы, особенно после смерти ее матери семь лет назад, когда по наследству к ней перешло семейное дело, магазин «Спрингер-моторс», со всеми его активами — одно из всего только двух агентств, представляющих фирму «Тойота» в Бруэре, штат Пенсильвания, и его окрестностях; впрочем, члены семьи по старинке называют его «пятачок» в память о тех днях, когда это действительно была скромная стоянка, пятачок, где сам хозяин, Фред Спрингер, торговал подержанными автомобилями, — покойный ныне Фред Спрингер, которому суждено было, если верить фантазиям его вдовы Бесси и дочери Дженис, вновь возродиться в Нельсоне: оба маленькие, вертлявенькие и вообще какие-то скользкие. Вот почему Гарри и Дженис теперь по полгода живут во Флориде — чтобы Нельсон мог чувствовать себя полновластным хозяином в магазине, без контроля и опеки с их стороны. Гарри, больше десятка с лишним лет протрубивший в должности главного торгового представителя и фактически управлявший, на пару с Чарли Ставросом, всеми делами, не был ни единым словом упомянут в завещании мамаши Спрингер — это после всех-то лет, которые он прожил с ней под одной крышей в ее унылом, большом, как сарай, доме на Джозеф-стрит, безропотно снося ее нескончаемые причитания о том, какой святой человек был ее Фред и какое наказание, что ноги у нее опять отекают. Все до цента отошло Дженис, а он — что он? — ничтожный эпизод в родословной династии Спрингеров, доброго слова не стоит. Старый дом на Джозеф-стрит, отданный в пользование Нельсону с семьей просто для того, чтобы оправдать расходы на его содержание плюс налоги, потянет тысяч на триста по нынешним временам — новое поколение преуспевающих бизнесменов решительно двинулось из северо-восточной части Бруэра на противоположный склон горы в Маунт-Джадж; прибавить сюда еще их дом в Поконах, там любой шалаш в лесу теперь столько стоит — закачаешься; да что говорить, за один только участок земли под магазином, четыре акра вдоль шоссе 111 на южном берегу реки, можно было бы выручить порядка миллиона, благо охотников за последние десять лет появилось в избытке — в Бруэр устремились компании, развивающие высокие технологии и прекрасно понимающие, какую выгоду сулят им заброшенные производственные мощности, квалифицированная, но не находящая спроса и потому дешевая рабочая сила и, наконец, традиционно недорогая провинциальная жизнь. Короче говоря, Дженис разбогатела. Кролику хотелось бы рассказать ей о странном внутреннем холоде, сковавшем его так внезапно, о небесном знамении, принявшем видимость самолета, но он чувствует, что с недавних пор она окружила себя надежным панцирем, и это его останавливает. Платье у него под рукой словно толстое, непроницаемое, сыроватое убежище, в котором она от него прячется. И он остается со своим предчувствием один на один. |
| A crowd of welcomers has collected this Tuesday after Christmas in this last year of Ronald Reagan's reign. A little man with that hunched back and awkward swiftness Jews often seem to have dodges around them and shouts behind him to his wife, as if the Angstroms weren't there, "Come on, Grace!" | Они стоят в толпе встречающих, в первый вторник после Рождества, в последний год правления Рейгана. Какой-то низкорослый еврейчик с горбато-сутулой спиной и суетливым проворством движений, какие нередко отличают его сородичей, снует перед ними туда-сюда, нетерпеливо оглядываясь на отставшую жену и покрикивая: «Шевели ногами, Грейс!» — так, словно между ним и его женой нет никаких Энгстромов. |
| Grace, Harry thinks. A strange name for a Jewish woman. Or maybe not. Biblical names, Rachel, Esther, but not always: Barbra, Bette. He is still getting used to the Jews down here, learning from them, trying to assimilate the philosophy that gives them such a grip on the world. That humpbacked old guy in his pink checked shirt and lipstick-red slacks racing as if the plane coming in was the last train out of Warsaw. When Harry and Janice were planning the move down here their advisers on Florida, mostly Charlie Stavros and Webb Murkett, told them the Gulf side was the Christian coast as opposed to the Jewish Atlantic side but Harry hasn't noticed that really; as far as his acquaintanceship goes all Florida is as Jewish as New York and Hollywood and Tel Aviv. In their condo building in fact he and Janice are pets of a sort, being gentiles: they're considered cute. Watching that little guy, seventy if he's a day, breaking into a run, hopping zigzag through the padded pedestal chairs so he won't be beaten out at the arrival gate, Harry remorsefully feels the bulk, two hundred thirty pounds the kindest scales say, that has enwrapped him at the age of fiftyfive like a set of blankets the decades have brought one by one. His doctor down here keeps telling him to cut out the beer and munchies and each night after brushing his teeth he vows to but in the sunshine of the next day he's hungry again, for anything salty and easy to chew. What did his old basketball coach, Marty Tothero, tell him toward the end of his life, about how when you get old you eat and eat and it's never the right food? Sometimes Rabbit's spirit feels as if it might faint from lugging all this body around. Little squeezy pains tease his ribs, reaching into his upper left arm. He has spells of feeling short of breath and mysteriously full in the chest, fill of some pressing essence. When he was a kid and had growing pains he would be worried and the grownups around him laughed them off on his behalf; now he is unmistakably a grownup and must do his own laughing off. | Надо же — Грейс, отмечает про себя Гарри. Необычное имя для еврейки, хотя кто его знает. У них имена все больше библейские — Рахиль, Эсфирь... да нет, не всегда: Барбара, Бет[2] тоже часто встречаются. Он еще не до конца привык, все присматривается к многочисленным здешним евреям, старается чему-то у них научиться, вобрать в себя их особую философию, которая позволяет им хватать и не выпускать из рук все, что только может предложить жизнь. Посмотреть хотя бы на этого сгорбленного старикана в ярко-розовой клетчатой рубашке и красных, как губная помада, штанах — вот ведь неугомонный, скачет взад-вперед, как заяц, можно подумать, не самолет во флоридский аэропорт прибывает, а последний поезд отходит от варшавского перрона. Когда Гарри и Дженис еще только собирались здесь осесть, их консультанты по Флориде (главным образом Чарли Ставрос и Уэбб Мэркетт) просветили их, что побережье со стороны залива считается христианским, в отличие от чисто еврейского берега Атлантики; однако по мере накопления собственного опыта Гарри все больше убеждался в том, что вся Флорида — еврейская, в той же мере, в какой, скажем, Нью-Йорк, Голливуд и Тель-Авив. У себя в кондо[3] они с Дженис всеобщие любимцы — гои тут в диковинку и, глядя на них, все умиляются. Наблюдая за тем, как этот сморчок лет семидесяти, не меньше, шустро срывается с места, делает спринтерский рывок, потом зигзагами скачет между стульями, чтобы никого не пропустить вперед и первому оказаться у дверей выхода, Гарри с тоской думает о собственной тучности (двести тридцать фунтов на самых щадящих весах), в которую он в свои пятьдесят пять запеленут, словно во множество одеял: каждые десять лет — новое одеяло. Его здешний доктор, как попугай, твердит одно и то же: пора кончать с пивом по вечерам и перестать кусочничать, и с вечера он всякий раз, почистив перед сном зубы, дает себе зарок взяться за ум, но наутро снова светит солнце и его снова неудержимо тянет пожевать чего-нибудь солененького и хрустящего. Как любил говаривать к концу жизни Марти Тотеро, его бывший баскетбольный тренер, в старости человек все ест и ест и не может остановиться и все ему кажется, что еда не та. Иногда Кролик опасается, что дух его не выдержит такой перегрузки — таскать за собой столько плоти. В груди частенько что-то неприятно сжимается, покалывает, и боль доползает до левого плеча. У него случается одышка, и тогда ему кажется, что вся грудь чем-то забита, чем-то тяжелым, давящим. В детстве, когда, бывало, кольнет разок-другой — обычные функциональные нарушения в период роста, — он пугался, а взрослые отмахивались, отшучивались, и он, глядя на них, тоже не принимал этого всерьез; теперь он сам давно уже взрослый, тут сомневаться не приходится, и значит, нечего надеяться на других, надо самому от себя отмахиваться. |
| A colorful octagonal nook of a shop selling newspapers and magazines and candy and coral souvenirs and ridiculous pastel T-shirts saying what bliss southwestern Florida is interrupts the severe gray spaces of the airport. Janice halts and says, "Could you wait here a sec till I see if they have the new Elle? And maybe I should go back and use the Ladies while I have the chance, the traffic going home might be terrible what with the weather continuing so beachy." | Строгую серую элегантность аэропорта нарушает пестрый восьмиугольник торгового павильона, где продают газеты и журналы, сладости, всевозможные сувениры из кораллов и дурацкие, пастельных тонов футболки, на все лады воспевающие райский уголок — юго-запад Флориды. Дженис вдруг замедляет шаг и говорит: — Подожди меня секундочку, ладно? Я только узнаю, нет ли у них свежего номера «Эль». Вообще-то мне, наверно, лучше вернуться и забежать в туалет, пока есть такая возможность. Когда мы еще домой попадем! Дорога скорей всего будет забита — погода как по заказу. |
| "Now you think of it," he says. "Well, do it if you're going to do it." The little Mamie Eisenhower bangs she still wears have grown skimpy with the years and curly with the humidity and saltwater and make her look childish and stubborn and cute, actually, along with the sun wrinkles. | — Спохватилась, самое время, — ворчит он. — Ну хорошо, тогда уж не стой — иди, раз тебе приспичило. Маленькая челочка а-ля Мейми Эйзенхауэр, с которой она никак не может расстаться, сильно поредела под воздействием влажного климата и соленой воды — с этой челочкой вид у Дженис какой-то ребячливый, и одновременно своенравный, и чем-то умилительный, что есть, то есть. |
| "We still have ten minutes at least, I don't know what that jerk was in such a hurry about." | — У нас еще минут десять, не меньше. Отчего этот чокнутый так спешил, ума не приложу. |
| "He was just in love with life," Harry tells her, and obediently waits. While she's in the Ladies he cannot resist going into the shop and buying something to nibble, a Planter's Peanutbrittle bar for forty-five cents. Planter's Original Peanut Bar, the wrapper says. It was broken in two somewhere in transit and he thinks of saving one half to offer his two grandchildren when they're all together in the car heading home. It would make a small hit. But the first half is so good he eats the second and even dumps the sweet crumbs out of the wrapper into his palm and with his tongue licks them all up like an anteater. Then he thinks of going back and buying another for his grandchildren and him to share in the car- "Look what Grandpa has!" as they turn onto Interstate 75 – but doesn't trust himself not to eat it all and makes himself stand and look out the window instead. This airport has been 'designed with big windows viewing the runways, so if there's a crash everybody can feast upon it with their own eyes. The fireball, the fuselage doing a slow skidding twirl, shedding its wings. As he tries with his tongue to clean the sticky brittle stuff, the caramelized sugar and corn syrup, from between his teeth – all his still, thank God, and the front ones not even crowned – Rabbit stares out through the glass at the wide blank afternoon. The runway tapering to a triangle, the Florida flatness turning brown as thatch beyond the green reach of a watering system. Winter, the shadow of it that falls down here, hasn't hit yet. Every day the temperature has been in the eighties. After four winters in Florida he knows how the wind off the Gulf can cut into you on the first tee ifyou have an early starting time and the sweaters can be shed only as the sun climbs toward noon, but this December except for that one cold snap in the middle of the month has been like early September in Pennsylvania – hot, and only the horse chestnuts turning and only a certain weary dryness in the air and the buzz of cicadas to suggest that summer is over. | — От избытка любви к жизни, — говорит ей Гарри и послушно остается ждать. Пока ее нет, ему не удержаться от соблазна купить себе чего-нибудь похрумкать — например, ореховую плитку «Плантер» за сорок пять центов. Обертка уверяет, что это самая что ни на есть подлинная арахисовая плитка «Плантер». За время долгого пути к прилавку плитка разломилась пополам, и он решает съесть только половину, а половину оставить на потом и угостить ею двоих своих внуков, когда они все усядутся в машину и двинутся к дому. Пусть это будет его маленький сюрприз. Но первая половинка настолько вкусна, что он уминает и вторую и даже вытряхивает из обертки на ладонь сладкие крошки и подбирает их все до единой языком, в точности как муравьед. Потом он думает, что надо бы пойти и купить еще одну плитку для внуков и для себя — разломить на троих в машине («Смотрите-ка, что для вас дедушка припас!») — сразу, как только они въедут на шоссе 75. Но, сомневаясь в своей способности хоть что-то придержать на потом, он заставляет себя остаться на месте и глядит в окно. Аэропорт спроектирован таким образом, что из огромных окон открывается отличный вид на взлетную полосу, и если вдруг какой-то самолет рухнет, каждый сможет увидеть это редкое зрелище своими собственными глазами. Огненный шар, фюзеляж, роняя крылья, медленно поворачивается вокруг своей оси... Выковыривая языком липкие, острые кусочки карамели, застрявшие между зубами — зубы, слава Богу, пока все свои, а передние даже не закрыты коронками, — Кролик неподвижно смотрит перед собой на большой квадрат погожего солнечного дня. Убегающий вдаль треугольник взлетной полосы, плоская, как ладонь, флоридская равнина, вначале зеленая, а дальше, за границей искусственного орошения, бурая, словно тростниковая кровля. Зима, вернее ее слабая тень, которая ложится на здешнюю землю, еще не дала о себе знать. Температура воздуха каждый день за восемьдесят[4]. У него за плечами уже четыре флоридских зимы, и он знает, как ветер с залива пробирает тебя до костей, если партия в гольф начинается рано утром, и свитер сбрасываешь с себя только ближе к полудню, когда солнце подберется повыше, но нынешний декабрь, если не считать недолгого похолодания в середине месяца, больше походил на начало сентября в Пенсильвании — настоящая жара, и только пожелтевшие каштаны, да какой-то неживой, пересушенный воздух, да звон цикад говорили о том, что лето прошло. |
| As the candy settles in his stomach a sense of doom regrows its claws around his heart: little prongs like those that hold fast a diamond solitaire. There has been a lot of death in the newspapers lately. Max Robinson the nation's first and only black national anchorman and Roy Orbison who always wore black and black sunglasses and sang "Pretty Woman" in that voice that could go high as a woman's and then before Christmas that Pan Am Flight 103 ripping open like a rotten melon five miles above Scotland and dropping all these bodies and flaming wreckage all over the golf course and the streets of this little town like Glockamorra, what was its real name, Lockerbie. Imagine sitting there in your seat being lulled by the hum of the big Rolls-Royce engines and the stewardesses bringing the clinking drinks caddy and the feeling of having caught the plane and nothing to do now but relax and then with a roar and giant ripping noise and scattered screams this whole cozy world dropping away and nothing under you but black space and your chest squeezed by the terrible unbreathable cold, that cold you can scarcely believe is there but that you sometimes actually feel still packed into the suitcases, stored in the unpressurized hold, when you unpack your clothes, the dirty underwear and beach towels with the merciless chill of death from outer space still in them. Just yesterday some jet flying from Rochester to Atlanta tore open at thirty-one thousand feet, a fourteen-inch hole the newspaper said, and was lucky to land in West Virginia. Everything falling apart, airplanes, bridges, eight years under Reagan of nobody minding the store, making money out of nothing, running up debt, trusting in God. | Едва сладкий козинак благополучно оседает у него в желудке, сердце его вновь охватывает ощущение всевластия рока — маленькие острые коготки, вроде тех, что держат бриллиант в кольце. В последнее время газеты часто пишут о смерти. Макс Робинсон, первый и единственный в истории США телеобозреватель-негр на ведущем национальном канале, потом Рой Орбинсон — этот всегда выступал в черном костюме и черных очках и пел песню «Красотка» своим необыкновенным голосом, который мог подниматься так высоко, что его было не отличить от женского, а тут еще перед самым Рождеством авиакатастрофа — самолет компании «Пан-Ам», рейс 103, взял и треснул по швам, словно перезревший арбуз, на высоте пять миль, пролетая над Шотландией, и усеял телами и горящими обломками поле для гольфа и улицы какого-то заштатного городишки вроде Глокаморры[5] — как бишь он назывался? — а, Локерби! Уму непостижимо: сидишь себе в кресле, уютно урчат моторы — неназойливо, как в «роллс-ройсе», стюардесса подкатывает тележку, позвякивая бутылками, а ты наслаждаешься блаженным ничегонеделаньем, наконец-то никуда не надо спешить, бежать, ты уже в самолете, расслабься и отдыхай... и вдруг посреди всего этого дикий грохот, оглушительный треск лопающейся обшивки, вопли, паника — и весь комфортабельный, уютный мир разваливается на куски, и под тобой ничего, кроме черной бездны, и жуткий холод сдавливает грудь и перехватывает дыхание, невероятный, неправдоподобный холод, о котором ты порой лишь смутно догадывался, когда распаковывал вещи и с ними остатки этого холода, проникшего в чемоданы в багажном отсеке, — не первой свежести белье и пляжные полотенца, впитавшие в себя безжалостное, леденящее дыхание смерти разреженного пространства за бортом. Не далее как вчера какой-то лайнер, совершавший рейс из Рочестера в Атланту, разгерметизировался на высоте тридцать одна тысяча футов над землей (причина, как сообщили газеты, — дыра в обшивке диаметром четырнадцать дюймов) и, по счастью, чудом сумел приземлиться в Западной Виргинии. Все разваливается на части — самолеты, мосты, вот к чему привели восемь лет рейгановского хозяйствования, когда никому ни до чего не было дела — знай себе качали из воздуха деньги, набирали долгов и уповали на Господа Бога. |
| Harry has flown in his life to dealers' conferences here and there and that great time nine years ago with two other couples to the Caribbean, but to Florida he and Janice always drive, so they have the car there. Nelson will probably bitch because there's only one, though it's a Camry station wagon that takes six comfortably; Nelson likes to do his own thing, going off on mysterious errands that take hours. Nelson. A real sore spot. Harry's tongue begins to sting, so he stops working at a jagged bit of corn-syrup sweetness stuck behind an eye tooth. | За свою жизнь Гарри летал несколько раз на совещания автомобильных дилеров, а девять лет назад они и еще две пары вместе отправились в отпуск на Карибские острова; но до Флориды они с Дженис всегда добираются на машине, так что здесь они при автомобиле. Впрочем, Нельсон скорей всего будет недовольно фыркать, почему машина только одна, пусть даже это вместительная «камри» и вшестером там можно чувствовать себя вполне вольготно: Нельсон любит жить в своем режиме и вечно срывается по каким-то таинственным делам и пропадает по нескольку часов кряду. Нельсон. Вот уж поистине больная тема, язык у Гарри начинает щипать, и он перестает поддевать им колючий кусочек застывшей патоки, прилипший к задней стенке верхнего клыка. |