|
[Alpha]
|
сервис для параллельного чтения книг сайт адаптирован под мобильные устройства изучайте английский язык, читая любимые книги 1500 книг в нашей базе на данный момент тексты произведений представлены с образовательной целью (изучение иностранных языков) |
full version |
|
 обратная связь
|
| Rabbit, Run | КРОЛИК, БЕГИ |
| By John Updike | Благие порывы, жестокосердие, |
| The motions of Grace, the hardness of the heart; external circumstances.—Pascal, Pense 507 | Внешние обстоятельства.Паскаль. «Мысли», 507. 1 |
| Boys are playing basketball around a telephone pole with a backboard bolted to it. Legs, shouts. The scrape and snap of Keds on loose alley pebbles seems to catapult their voices high into the moist March air blue above the wires. Rabbit Angstrom, coming up the alley in a business suit, stops and watches, though he's twenty—six and six three. So tall, he seems an unlikely rabbit, but the breadth of white face, the pallor of his blue irises, and a nervous flutter under his brief nose as he stabs a cigarette into his mouth partially explain the nickname, which was given to him when he too was a boy. He stands there thinking, the kids keep coming, they keep crowding you up. | Мальчики играют в баскетбол вокруг телефонного столба, к которому привинчен щит. Мельканье ног, короткие выкрики. Шарканье и шуршание кедов по гравию катапультирует их голоса в высокую влажную синеву мартовского неба над проводами. Кролик Энгстром идет по переулку, на нем строгий деловой костюм, и хотя ему двадцать шесть лет и росту в нем шесть футов три дюйма, он останавливается посмотреть. Для кролика он, пожалуй высоковат, но широкое белое лицо, бледно-голубые радужки, нервное подергивание верхней губы под коротким носом, когда он втыкает в рот сигарету, отчасти объясняют это прозвище, которым его наделили, когда и он тоже был мальчишкой. Он стоит и думает: ребята подрастают, теснят тебя со всех сторон. |
| His standing there makes the real boys feel strange. Eyeballs slide. They're doing this for themselves, not as a show for some adult walking around town in a double—breasted cocoa suit. It seems funny to them, an adult walking up the alley at all. Where's his car? The cigarette makes it more sinister still. Is this one of those going to offer them cigarettes or money to go out in back of the ice plant with him? They've heard of such things but are not too frightened; there are six of them and one of him. | Мальчишкам его присутствие кажется странным. Они играют для собственного удовольствия, а вовсе не напоказ какому-то взрослому дяде, который шляется по городу в двубортном пиджаке цвета какао. Вообще не понятно, почему взрослый идет по переулку пешком. Где его автомобиль? Сигарета в зубах придает ему и вовсе угрожающий вид. Может, он из тех, кто за сигареты или деньги предлагает прогуляться на фабрику искусственного льда? Про такие фокусы они уже слыхали, но их так просто не запугаешь – их ведь шестеро, а он один. |
| The ball, rocketing off the crotch of the rim, leaps over the heads of the six and lands at the feet of the one. He catches it on the short bounce with a quickness that startles them. As they stare hushed he sights squinting through blue clouds of weed smoke, a suddenly dark silhouette like a smokestack against the afternoon spring sky, setting his feet with care, wiggling the ball with nervousness in front of his chest, one widespread white hand on top of the ball and the other underneath, jiggling it patiently to get some adjustment in air itself. The cuticle moons on his fingernails are big. Then the ball seems to ride up the right lapel of his coat and comes off his shoulder as his knees dip down, and it appears the ball will miss because though he shot from an angle the ball is not going toward the backboard. It was not aimed there. It drops into the circle of the rim, whipping the net with a ladylike whisper. "Hey!" he shouts in pride. | Мяч, отскочив от обода, пролетает над головами их шестерых и падает к ногам его одного. Стремительность короткого рывка, с которой он хватает мяч, приводит их в изумление. Притихнув, они смотрят на его темный силуэт – ни дать ни взять заводская труба, внезапно возникшая на фоне весенних небес. С прищуром глядя сквозь голубое облачко табачного дыма, он осторожно переставляет ноги и, растопырив пальцы, нервно крутит перед собою мяч. На ногтях белеют широкие полумесяцы. Он внезапно приседает, и мяч, словно скользнув по правому отвороту пиджака, срывается с его плеча, летит как будто даже не к щиту – он туда вовсе и не метил, – падает прямиком в корзину и, скромно шелестя, пролетает через сетку. |
| "Luck," one of the kids says. | – Эге! – гордо выкрикивает Кролик. – Случайность, – роняет какой-то мальчик. |
| "Skill," he answers, and asks, "Hey. O.K. if I play?" | – Мастерство, – отзывается он. – Можно, я с вами поиграю? |
| There is no response, just puzzled silly looks swapped. Rabbit takes off his coat, folds it nicely, and rests it on a clean ashcan lid. Behind him the dungarees begin to scuffle again. He goes into the scrimmaging thick of them for the ball, flips it from two weak grubby—knuckled child's hands, has it in his own. That old stretched—leather feeling makes his whole body go taut, gives his arms wings. It feels like he's reaching down through years to touch this tautness. His arms lift of their own and the rubber ball floats toward the basket from the top of his head. It feels so right he blinks when the ball drops short, and for a second wonders if it went through the hoop without rifling the net. He asks, "Hey whose side am Ion?" | Вместо ответа мальчишки обмениваются недоуменными взглядами. Кролик снимает пиджак, аккуратно его складывает и кладет на чистую крышку мусорного ящика. Позади снова начинают метаться саржевые комбинезоны. Ринувшись в самую гущу, он выхватывает мяч из чьих-то слабых рук. Знакомое ощущение тугой поверхности возрождает в теле прежнюю упругость. Ему кажется, будто он сквозь далекие годы возвратился назад. Руки, как крылья, сами собою взмывают ввысь, и резиновый шар от макушки его головы несется к корзине. Недолет. Прицел казался ему настолько точным, что, увидев падающий мяч, он изумленно щурится, и на секунду у него мелькает мысль: уж не пролетел ли мяч сквозь обод, не задев сетки? – Эй, за какую команду я играю? |
| In a wordless shuffle two boys are delegated to be his. They stand the other four. Though from the start Rabbit handicaps himself by staying ten feet out from the basket, it is still unfair. Nobody bothers to keep score. The surly silence bothers him. The kids call monosyllables to each other but to him they don't dare a word. As the game goes on he can feel them at his legs, getting hot and mad, trying to trip him, but their tongues are still held. He doesn't want this respect, he wants to tell them there's nothing to getting old, it takes nothing. In ten minutes another boy goes to the other side, so it's just Rabbit Angstrom and one kid standing five. This boy, still midget but already diffident with a kind of rangy ease, is the best of the six; he wears a knitted cap with a green pompon well down over his ears and level with his eyebrows, giving his head a cretinous look. He's a natural. The way he moves sideways without taking any steps, gliding on a blessing: you can tell. The way he waits before he moves. With luck he'll become in time a crack athlete in the high school; Rabbit knows the way. You climb up through the little grades and then get to the top and everybody cheers; with the sweat in your eyebrows you can't see very well and the noise swirls around you and lifts you up, and then you're out, not forgotten at first, just out, and it feels good and cool and free. You're out, and sort of melt, and keep lifting, until you become like to these kids just one more piece of the sky of adults that hangs over them in the town, a piece that for some queer reason has clouded and visited them. They've not forgotten him: worse, they never heard of him. Yet in his time Rabbit was famous through the county; in basketball in his junior year he set a B—league scoring record that in his senior year he broke with a record that was not broken until four years later, that is, four years ago. | Краткая безмолвная суматоха, и к нему командируют двух мальчишек. Трое против четверых. Хотя Кролик с самого начала занял невыгодное положение в десяти футах от корзины, это все равно несправедливо. Никто не пытается вести счет. Угрюмое молчание его раздражает. Ребята перебрасываются односложными замечаниями, но ему никто не смеет сказать ни слова. В разгаре игры он чувствует, как они толкутся у него под ногами, горячатся, злятся, пытаются подставить ему ножку, однако все еще держат язык за зубами. Он не нуждается в таком уважении, он хочет сказать им: то, что я взрослый, – это ерунда, это никакой роли не играет. Минут через десять один его партнер переходит на сторону противника, и теперь Кролик Энгстром со вторым мальчуганом остаются вдвоем против пятерых. Этот мальчик, еще маленький, но уже застенчивый, неуверенный в себе, однако легкий на ногу, – самый лучший изо всей шестерки; вязаная шапочка с зеленым помпоном, натянутая по самые брови, придает ему идиотский вид. Он – прирожденный талант, самородок. Стоит только посмотреть, как он двигается – не ступает, а как бы парит над землей. Если ему повезет, он со временем станет классным спортсменом, чемпионом школы. Кролику это знакомо. Постепенно поднимаешься со ступеньки на ступеньку на самый верх, все кричат «ура», пот слепит тебе глаза, волна шума и крика возносит тебя ввысь, а потом ты выходишь из игры – вначале ты еще не забыт, но все равно ты вышел из игры, и тебе хорошо, прохладно и привольно. Ты вышел из игры, ты как бы растворился и, поднимаясь все выше и выше, становишься для этих ребят просто какой-то частью мира взрослых, частью неба, что всегда висит у них над головами в городе. Они его не забыли, хуже – они о нем просто никогда не слыхали. Между тем в свое время Кролик был знаменитостью округа, в предпоследнем классе средней школы он поставил рекорд по забитым мячам в состязаниях лиги "Б", в выпускном классе сам же его перекрыл, и этот последний рекорд был перекрыт лишь через четыре года, то есть четыре года назад. |
| He sinks shots one—handed, two—handed, underhanded, flatfooted, and out of the pivot, jump, and set. Flat and soft the ball lifts. That his touch still lives in his hands elates him. He feels liberated from long gloom. But his body is weighty and his breath grows short. It annoys him, that he gets winded. When the five kids not on his side begin to groan and act lazy, and a kid he accidentally knocks down gets up with a blurred face and walks away, Rabbit quits readily. "O.K.," he says. "The old man's going. Three cheers." | Он забрасывает мяч в сетку одной рукой, двумя руками, одной рукой снизу, стоя на месте, с поворота, в прыжке, двумя руками от груди. Мяч мягко и плавно летит вперед. Он счастлив, что в его руках все еще живет уверенность. Он чувствует, что стряхнул с себя долгое уныние. Однако тело стало грузным, и у него начинается одышка. Он запыхался, и это его бесит. Когда пятерка начинает стонать и медлить, а какой-то парнишка, нечаянно сбитый им с ног, встает и с измазанной физиономией ковыляет прочь. Кролик охотно сдается. |
| To the boy on his side, the pompon, he adds, "So long, ace." He feels grateful to the boy, who continued to watch him with disinterested admiration after the others grew sullen. Naturals know. It's all in how it feels. | – Ладно. Старик пошел. Трижды ура, – говорит он и, обращаясь к своему партнеру с помпоном, добавляет: – Ну, пока, ас. Он преисполнен благодарности к этому мальчишке, который с бескорыстным восхищением не сводил с него глаз еще долгое время после того, как остальные угрюмо надулись. Самородки, они знают, что к чему. |
| Rabbit picks up his folded coat and carries it in one hand like a letter as he runs. Up the alley. Past the deserted ice plant with its rotting wooden skids on the fallen loading porch. Ashcans, garage doors, fences of chicken—wire caging crisscrossing stalks of dead flowers. The month is March. Love makes the air light. Things start anew; Rabbit tastes through sour aftersmoke the fresh chance in the air, plucks the pack of cigarettes from his bobbling shirt pocket, and without breaking stride cans it in somebody's open barrel. His upper lip nibbles back from his teeth in self—pleasure. His big suede shoes skim in thumps above the skittering litter of alley gravel. | Захватив сложенный пиджак. Кролик убегает, держа его в одной руке, точно письмо. По переулку. Мимо заброшенной фабрики искусственного льда, с прогнившими деревянными желобами вдоль погрузочной платформы. Мимо мусорных ящиков, гаражей, путаницы мертвых прошлогодних цветов в загородках из проволочной сетки. Стоит март. Все начинается сначала. В прозрачном от любви, горьковатом воздухе Кролик чует обещание чего-то нового и, вытащив из оттопыренного кармана рубашки пачку сигарет, не замедляя шага, швыряет ее в чей-то открытый мусорный бачок. Он очень доволен собой; его верхняя губа поднимается, обнажая зубы. Большие замшевые башмаки глухо шлепают прямо по мусору в переулке. |
| Running. At the end of this block of the alley he turns up a sh=eet, Wilbur Street in the town of Mt. Judge, suburb of the city of Brewer, fifth largest city in Pennsylvania. Running uphill. Past a block of big homes, small fortresses of cement and brick inset with doorways of stained and beveled glass and windows of potted plants; and then half the way up another block, which holds a development built all at once in the Thirties. The frame homes climb the hill like a single staircase. The space of six feet or so that each double house rises above its neighbor contains two wan windows, wide—spaced like the eyes of an animal, and is covered with composition shingling varying in color from bruise to dung. The fronts are scabby clapboards, once white. There are a dozen three—story homes, and each has two doors. The seventh door is his. The wood steps up to it are worn; under them there is a cubbyhole of dirt where a lost toy molders. A plastic clown. He's seen it there all winter but he always thought some kid would be coming back for it. Rabbit pauses in the sunless vestibule, panting. Overhead, a daytime bulb bums dustily. Three tin mailboxes hang empty | Он бежит. У перекрестка сворачивает на другую улицу. Это Уилбер-стрит в поселке Маунт-Джадж, предместье города Бруэра, пятого по величине в штате Пенсильвания. Бежит в гору. Мимо группы больших домов – крепостей из кирпича и цемента, с дверями из цветных стекол и окнами, уставленными цветочными горшками. Еще на пол-улицы выше, мимо жилого района, возведенного одним махом в тридцатые годы. Сдвоенные деревянные домики лесенкой взбираются по склону холма. Пространство высотою около шести футов, на которое каждый из них возвышается над соседним, занято парой тусклых окон, широко расставленных, словно глаза какого-то зверя, и обито деревянной дранкой всевозможных оттенков – от цвета кровоподтека до цвета навоза. Облупившиеся фасады некогда были белыми. Здесь же вытянулись в ряд десятка полтора трехэтажных домов, каждый – с двумя входными дверями. Седьмая дверь – его. Деревянные ступеньки истерлись, под лестницей – кучка мусора, из которого торчит забытая игрушка – пластмассовый клоун. Он провалялся там всю зиму, но Кролик думал, что в конце концов какой-нибудь малыш за ним придет. |
| above a brown radiator. His downstairs neighbor's door across the hall is shut like a hurt face. There is that smell which is always the same but that he can never identify; sometimes it seems cabbage cooking, sometimes the furnace's rusty breath, sometimes something soft decaying in the walls. He climbs the stairs to his home, the top floor. | Запыхавшись, он останавливается в полутемном вестибюле. Здесь даже днем горит электрическая лампочка. Над коричневой батареей висят три пустых жестяных почтовых ящика. По другую сторону коридора обиженно смотрит закрытая дверь соседа, живущего этажом ниже. В доме всегда чем-то пахнет, но Кролик никак не может определить, чем именно, – то ли вареной капустой, то ли ржавым дыханием парового отопления, то ли просто чем-то мягким, что гниет в стенах. Он поднимается на самый верх, в свою квартиру. |
| The door is locked. In fitting the little key into the lock his hand trembles, pulsing with unusual exertion, and the metal scratches. But when he opens the door he sees his wife sitting in an armchair with an Old—fashioned, watching television turned down low. | Дверь заперта. Он вставляет в замок маленький ключ, рука дрожит с непривычки после бега, ключ не слушается, царапает металл. Открыв дверь, он видит, что его жена сидит в кресле со стаканом коктейля «Старомодный» и, приглушив звук, смотрит телевизор. |
| "You're here," he says. "What's the door locked for?" | – Ты здесь, – говорит он. – Зачем же ты заперла дверь? |
| She looks to one side of him with vague dark eyes reddened by the friction of watching. "It just locked itself." | Она глядит на него мутными темными глазами, покрасневшими от долгого сидения у телевизора. |
| "Just locked itself," he repeats, but bends down to kiss her glossy forehead nevertheless. She is a small woman whose skin tends toward olive and looks tight, as if something swelling inside is straining against her littleness. Just yesterday, it seems to him, she stopped being pretty. With the addition of two short wrinkles at the corners, her mouth has become greedy; and her hair has thinned, so he keeps thinking of her skull under it. These tiny advances into age have occurred imperceptibly, so it seems just possible that tomorrow they'll be gone and she'll be his girl again. He makes a stab at kidding her into it. "Whaddeya afraid of? Whodeya thinks gonna come in that door? Errol Flynn?" | – Она сама захлопнулась. – Сама захлопнулась, – повторяет он, однако наклоняется и целует ее гладкий лоб. Она миниатюрная, кожа у нее оливковая и такая тугая, словно что-то набухающее внутри изо всех сил стремится растянуть ее маленькое тело. Ему кажется, что еще вчера она была хорошенькой. Двух коротких морщинок в уголках рта оказалось достаточным, чтобы сделать его жадным; волосы так поредели, что под ними ему все чудится череп. Эти мельчайшие признаки старения появились совсем незаметно, поэтому вполне возможно, что завтра они исчезнут, и Дженис снова станет его девушкой. Он пытается шуткой вернуть ее в это состояние. |